Гибнет, кто в битве вперед не идет…
Крепче, товарищ, винтовку в руке…
А. Гидаш
Петр Ковач, красноармеец, покидал, оправившись от болезни, уйпештскую больницу имени Карольи, где пролежал свыше пяти недель.
Время шло к полудню, когда за ним захлопнулись двери больницы. Сняв фуражку, он с наслаждением подставил голову и все еще румяное лицо теплому ветерку, тянувшему с Дуная. Он провел рукой по русым волосам и внезапно беспричинно засмеялся, обнаруживая крепкие белые зубы.
С любопытством оглядываясь по сторонам, медленно побрел он по направлению к казармам. Он чувствовал себя здоровым и бодрым и меньше всего мог предполагать, что и часа не пройдет, как он снова будет на волосок от смерти.
Было это 24 июня, на четвертом месяце существования в Венгрии диктатуры пролетариата.
Пронесшийся рано утром ливень чисто обмыл город. Хотя солнце успело высушить улицы, колеса проезжавших телег еще не поднимали пыли. Когда Петр достиг улицы Арпад, хорошее настроение стало понемногу покидать его: он не узнавал города, которого не видел с середины мая. «Что это? — думал он. — И дома стоят, как стояли, и трамваи ходят по тем же рельсам, но что с людьми стряслось? Странно, у всех такой пришибленный вид, все еле ноги волочат…»
На многих домах висели оставшиеся с майских торжеств красные флаги, сильно полинявшие и выгоревшие на солнце. На всем городе лежал отпечаток усталости и недовольства.
У ворот казармы, прислонившись к стене и мирно покуривая трубку, стояло двое красноармейцев.
— Куда?
— В ротную канцелярию. Доложить. Выписался сегодня из больницы.
— Здоров?
— Здоров.
— Ну, и гуляй себе дальше.
Петр с недоумением уставился на посасывавшего трубку седоусого солдата в лихо сдвинутой набекрень фуражке.
— Что за шутки такие, товарищ Липтак?
— До шуток ли! Впрочем, если есть охота, можешь зайти в казармы. Только найти ты там никого не найдешь. Всех господин поручик увел с собой на прогулку. Нас одних лишь оставил стены сторожить.
— Товарищ ротный командир ушел со всей ротой на ученье, — пояснил другой красноармеец. — Назад вернутся лишь завтра, в обед. До тех пор в ротной канцелярии занятий не производится. Только мы двое и остались здесь как слабосильные.
— Куда же мне, черт возьми, деваться до завтра?
Перед зданием ратуши царило большое оживление.
Много народу сновало в воротах и толпилось у дверей. Петр некоторое время неподвижно простоял перед ратушей. Внезапно откуда-то издали, со стороны Дуная, послышалась орудийная пальба.
— Новую какую-то пушку изобрели и теперь ее испытывают, — объяснил худощавый человек в очках кучке людей, так же, как и он, дожидавшихся на трамвайной остановке.
Петр поднялся на первый этаж и в нерешительности остановился, не в силах вспомнить, где находится комната Пойтека. Только что собирался он у кого-нибудь об этом спросить, как внезапно увидал самого Пойтека, стремглав бежавшего вниз по лестнице. Не обращая внимания на Петра, он ринулся было дальше, но Петр преградил ему дорогу:
— Товарищ Пойтек…
— А, это ты? — кинул тот ему на ходу и побежал дальше.
Петр устремился вслед за ним. «Здесь что-то стряслось, — мелькнуло у него в голове. — Таким встревоженным я Пойтека еще никогда не видел…»
Пойтек меж тем скрылся за двухстворчатой дверью в другом конце коридора. Пробежав просторную прихожую, он, не стучась, вошел в примыкавшую к ней комнату. Петр последовал за ним и лишь тогда понял, куда он попал, когда очутился лицом к лицу с председателем директориума[1].
Тот сидел в кожаном кресле за широким письменным столом, а возле него, с телефонной трубкой у уха, стоял Потьонди в своей неизменной синей рабочей блузе. Пойтек что-то громко крикнул председателю, но слова его потонули в общем шуме: Потьонди изо всех сил кричал в телефонную трубку, да и остальные находившиеся в комнате шумно спорили.
