«Понятно, — замечает С. Платонов, — что такая роль их не могла понравиться московскому духовенству и вызвала в самолюбивых москвичах раздражение. Людям, имевшим высокое представление о церковною первенстве Москвы, казалось, что привлечение иноземцев к церковным исправлениям, необходимо, должно было выйти из признания русского духовенства невежественным в делах веры, а московских обрядов еретическими. А это шло вразрез с их высокими представлениями о чистоте православия в Москве. Этим оскорблялись их национальная гордость и они протестовали против исправлений, исходя именно из этого оскорбленного национального чувства».
С. Платонов совершенно неправ. Дело шло не об оскорблении национального чувства, а об оскорблении религиозного чувства. В 1654 году был созван Церковный Собор. В ответ на речи патриарха Никона и царя Алексея, Собор ответил, что надо:
«Достойно и праведно исправить против старых харатейных греческих» (то есть старинных греческих рукописей). То есть, по постановлению Собора исправление текста священных книг необходимо производить сличая первоначальные славянские переводы с современными им греческими книгами. Нельзя было исправлять древние священные книги по новым греческим книгам, в которые после флорентийской унии вкралось много исправлений. Но постановление Собора Никоном не было исполнено.
Приглашенные Никоном греки стали делать исправления по новым греческим книгам, часть которых была напечатана в Венеции и других католических странах Европы. Получив новые книги священники увидели в них не только исправление описок, но и много новых слов, которые в старых книгах были переведены по иному. Так что дело шло уже не об исправлении ошибок, а о совершенно новых переводах священных книг.
До Никона жизнь русской православной церкви шла в духе соборности. Все спорные и неясные вопросы решались по общему согласию на церковных соборах. Властолюбивый Никон больше походил не на русского патриарха, а на главу католической церкви. «Энергичная, но черствая натура Никона, — пишет С. Платонов, — не могла отвечать царю на его идеальную симпатию таким же чувством. Никон был практик, Алексей Михайлович — идеалист. Когда Никон стал патриархом с условием, что царь не будет вмешиваться в церковные дела, значение Никона было очень велико; мало-помалу, он становился в центре не только церковного, но и государственного управления.
Благодаря ошибочным действиям Никона была нарушена симфония между царской властью и церковью, благодаря дружному сотрудничеству которых в течении веков Русь собрала национальные силы и сбросила татар.
После смуты, когда государством правил фактически отец юного царя Михаила, патриарх Филарет, удельный вес церковной власти сильно вырос.
При царе Алексее, вековое равновесие между царской и церковной властью нарушается.
Одно время современники считали власть Никона фактически большей, чем власть царя. С. Платонов справедливо заявляет, что ежели бы Никон не был Патриархом, его можно бы считать временщиком, и действительно власть Никона держалась не на законе, не на обычае, а только на личном расположении царя к Никону. В Служебнике 1655 года Никоном было помещено, например, следующее:
«…Да даст же Господь им Государям (т. е. Царю Алексею Михайловичу и Патриарху Никону. — Б. Б.)… желание сердец их; да возрадуются все живущие под державою их…» «Таким образом, — замечает С. Платонов, — Никон свое правление называл державою и свою власть равнял открыто с Государевою».
Как относился в это время к властному, честолюбивому Никону Царь Алексей, показывает следующий факт: к Царю в Саввином монастыре во время его посещения обратился однажды дьякон Мирского Митрополита, которого Никон запретил в священнослужении. Дьякон просил Царя позволить ему служить литургию в предстоящее воскресенье, но Царь, конечно, отказал: «Я боюсь Патриарха Никона, а ну как отдаст мне свой посох и скажет: возьми его и сам паси монахов и священников. Я не вмешиваюсь и не противоречу тебе, когда ты повелеваешь своими генералами и воеводами, зачем же ты мешаешь мне управлять священниками и монахами?» Один из бывших друзей Никона говорил ему:
