— С ними бог! — усмехнулся Виктор, окидывая глазами пленного. Он хорошо помнил взгляд немца, когда у того в руках была финка.
Генку положили на волокушу.
— Надевай винтовки! — приказал Виктор и подал немцу незаряженные винтовки. — Тащи! И давай впрягайся.
Сам первым взялся за ремень. Сделали несколько шагов, остановились отдышаться.
— Бросьте меня, — слабо подал голос Генка.
— Ты что? В своем уме?
— Со мной не дойдете, а его надо быстрее доставить.
— И его доставим, и тебя. Он же тебя и притащит. Он здоровый.
— Не дойти со мной.
— Ты соображаешь, что говоришь? Замолчи! — прикрикнул Виктор.
Генка разговоров больше не заводил. Шли зарослями ползучего жесткого ивняка, с мелкими и твердыми, будто из жести, листочками. Сучья, цепляясь за штаны, мешали идти. Генке приходилось совсем плохо: ветки царапали ему лицо.
Кончались заросли кустарника, начиналось или болото, пятнистое, как шкура леопарда, с белой травой пушицей, или мелкие и острые камни.
Обессиленные, остановились на ночлег.
Внезапно ахнул гром, раскололось небо, и длинная молния осветила тундру неестественно белым светом. Резко похолодало, и начался дождь со снегом. Колючая крупа обжигающе секла лицо, руки, забивалась за ворот бушлата.
Снежная буря разгулялась по тундре. Люди плотно прижались друг к другу, стараясь сохранить остатки тепла. Холод сковывал тело, коченели руки. «Неужели конец? Только бы не уснуть! Только не уснуть!» — думал Виктор, чувствуя, как обманчивое тепло поднимается откуда-то с ног, разливается по телу, парализует волю, усыпляет.
— Ген, ты не спи. Слышь, спать нельзя — загнемся.
— Не сплю, — доносило полухрип-полустон, глухо, как из могилы.
Виктор заставлял себя подниматься, прыгал, приседал, хлопал руками по одеревенелым бокам. Ветер, прошитый колючим снегом, бил наотмашь по лицу, валил с ног. Буран гудел, все больше и больше набирая злую силу. Виктор поднимал немца, и они боролись, стараясь разогреться. Виктор чувствовал в чужих руках враждебность, чувствовал, что немец сильнее, и это пугало. Немного разогнав кровь и отглотнув из фляжки, они падали рядом с Генкой, прижимались к нему.
Сейчас бы костер, капельку огня, глоток горячей воды!
Долгим, нескончаемым кошмаром тянулась пурга. Время замерло над ними, оставив их лицом к лицу с разбушевавшейся стихией, наглухо замкнув в ледовом хаосе.
Когда кончилась вьюга, они не узнали тундру. Снежная пустыня простиралась перед ними. Пасмурное небо набухло свинцовой тяжестью и высевало хрусткую колкую изморозь.
Виктор встал, с трудом распрямил закоченевшее тело. Отгреб засыпанного снегом Генку.
— Жив?
Генка медленно поднял синие веки, равнодушно и как бы из далека поглядел на друга.
— На, хлебни. — Виктор подал фляжку.
Генка слабо повел головой и закрыл глаза. У него, как у покойника, заострилось обескровленное лицо. Виктор испугался: «Умрет!»
— Слышь, Ген, хлебни! — затряс он друга. — На! Хлебни!
Поднес фляжку к почерневшим Генкиным губам, насильно влил глоток.
— На еще!
Генка глотнул еще. Виктор начал растирать ему руки снегом.
— Во-от, — нараспев говорил Виктор. — Во-от, сейчас…
А что «вот», что «сейчас», и сам не знал.
Генка медленно оживал.
— А как он? — повел глазами Генка.
Только теперь Виктор вспомнил о немце.
— Вставай! — приказал Виктор. — Ауфштейн!
Немец попытался встать, но упал.
Синие, как и у Генки, веки его были закрыты, черная щетина клочьями торчала на провалившихся щеках.
— О-о, майн гот! — выдохнул облачко пара немец.
— «Майн гот, майн гот»! — озлился Виктор. — Хоть бы ты сдох!
— Дай ему выпить, — донесся шепот Генки.
— Айн глоток только. — Виктор подал немцу флягу и показал один палец. — Айн! Ферштеен?
Немец протянул скрюченные пальцы и не мог взять фляжку. Застонал.
— Ну, навязался ты на нашу голову! — процедил сквозь зубы Виктор. — Давай руки! Хенде давай! Гебен хенде.
Немец протянул руки, и Виктор стал яростно растирать их снегом. Немец стонал, морщился, по провалившимся щекам текли мутные слезы.
— О-о! О майн гот, майн гот, — повторял он хрипло. И обреченным взглядом скользил по безжизненным снегам.
— На! Пей! — снова подал фляжку Виктор. — Айн глоток. Да поменьше глотай.
