Тигровый глаз - страница 4

– Не курю…

Лебедев вспомнил, как лет пять назад они с матерью поехали к её друзьям на дачу в Переделкино. Многочисленные гости, которые, как выяснилось, тогда собрались, чтобы чествовать хозяина дома – угрюмого, со сросшимися на переносице бровями старика, известного писателя, разместились на огромной веранде. Рядом с матерью сидел её одноклассник, как раз внук этого писателя, и его жена, худая, с измождённым лицом женщина, которая постоянно напоминала своему мужу, что ему нельзя пить, потому что у него язва. Мать тогда много смеялась, произносила тосты, не забывая при этом периодически указывать на Ивана и сообщать всем, что это её сын. Было видно, что она им гордится.

А потом Лебедев впервые увидел, как она курит – напряжённо, сосредоточенно, что-то бормоча себе под нос, словно выполняет какую-то неприятную и тяжёлую работу или общается с кем-то нелюбимым и нежеланным.

Тогда Ивану вдруг стало остро, болезненно жалко мать, захотелось её обнять, пожалеть, и он почти был готов это сделать, пусть даже и на глазах у всех, но не успел.

Опять не успел! Как и годы спустя с тем разговором…

Мать быстро затушила окурок о консервную банку из-под сгущёнки, прибитую к дереву, туда же запихнула его и, вернувшись к столу, вновь стала громогласно и агрессивно смеяться.

Лебедев почувствовал себя неловко.

Вечером совершенно неожиданно проводить Ивана и его мать до электрички вызвался сам хозяин дома – тот самый престарелый известный писатель со сросшимися на переносице бровями, оказавшийся вовсе даже и не таким угрюмым, как показалось на первый взгляд. Он сам сел за руль «Волги» с оленем на капоте, и они поехали через весь посёлок, мимо кладбища и дачи патриарха к платформе «Переделкино». Всю дорогу он рассказывал смешные истории про писателей, с которыми уже очень много лет имел дело. А перед самым расставанием он вдруг повернулся к матери и сказал:

– Вот вы всё-таки зря пепел в консервную банку сбрасывали, это рабочие оставили, когда забор меняли, а у меня есть отличные чешские хрустальные пепельницы. – Помолчал и добавил: – Милый у вас мальчик.

… – Какая же милая Мариночка Неёлова! – были первые слова матери, когда она вернулась домой после просмотра спектакля «НЛО» в «Современнике».

О разговоре же с сыном накануне этого спектакля не было сказано ни слова.

Костёр на «горке» постепенно догорал, потрескивал, переливался плавающими свекольными огнями, а когда в него попадали брызги дождя, то начинал шипеть, исходить струями пара и плеваться.

– Лебедь, а ты что в раздевалке-то делал? – сплюнув и не отрывая взгляд от надписей на столе, задумчиво спросил Тихомиров.

– Просто сидел.

– А вот это тоже я написал:

– Да ты поэт, – улыбнулся Лебедев.

– А вот ещё послушай:

– А кто такой Эдик?

Лицо Костика мгновенно потемнело:

– Ты чё, Лебедь, совсем обалдел? Эдуард Стрельцов!

– А‑а, ну да. – Иван сделал вид, что знает, кто это такой, хотя фамилию он, конечно, слышал. От того же Тихомирова и слышал, наверное, раньше.

– То-то, – Торпедо по-отечески похлопал Лебедева по плечу. – Думаю, тоже тут это написать надо для потомков.

– Ладно, пойду я, поздно уже, мать волноваться будет.

– Вот это правильно, Лебедь, мать не должна волноваться, это отец пусть волнуется, а мать нет!

– Это почему? – Иван уже вышел из-под навеса, но после этих слов не мог не остановиться.

– Тут моего Акула вызывала, застукала меня под лестницей, стерва, ну, я перекуривал, ну, буквально пару затяжек. – Костик покачал головой, как человек, глубоко уставший от бесконечных и однообразных претензий к его персоне. – Так он меня дома чуть не убил.

– Как это? – поморщился Лебедев: дождь постепенно начал заливать за воротник куртки.

– Просто, – Торпедо выставил вперёд свой здоровенный кулак, – кулаком.

– Сурово.

– А ты говоришь. – Тихомиров глубоко вздохнул. – А мать меня зато потом пожалела, хотя и отец прав, если честно, но всё же нельзя так со своими родными детьми, мы ж всё-таки цветы жизни как-никак… Ну бывай, Лебедь.