Оперативной работой Дюрелл занимался очень давно. Его уже не устраивал другой образ жизни. Правила, по которым жила большая часть людей, были не для него. Они стали для него чуждыми и неудобными. Когда генерал Дикинсон Макфи, мрачный непредсказуемый человек с Аннаполис стрит, 20, предложил ему административную работу, Дюрелл отказался и возобновил свой обычный годовой контракт, игнорируя заключение аналитиков в его досье о том, что его ресурсы выживания почти на исходе.
Хитроумные приспособления, создаваемые в лабораториях, были не для него; его каджунский характер, закаленный в детстве в болотах Луизианы, больше тяготел к авантюре со многими неизвестными, чем к рутинной работе в команде, когда все приводилось к наименьшему общему знаменателю. Он бегло говорил на двух десятках языков и диалектов и был близко знаком с темными и кривыми дорожками всего мира. Он везде себя чувствовал как дома — в квартире Лондонского Мейфера, в парижском салоне экзистенциалистов, в ливийской пустыне, в гонконгском сампане, в тайских джунглях. Он был крупным мужчиной с мощной мускулатурой, но гибкой и быстрой походкой, иногда его выдававшей. Он мог убить пальцами, иголкой, свернутой в трубку газетой — и делал это чаще, чем задумывался над этим. Красной полосой было помечено его дело, хранившееся в главном здании КГБ на площади Дзержинского, 2, в Москве, и ещё одно — в управлении безопасности Та-По в Пекине. Чэнг Ханг Та-По, глава маоистской разведки, поклялся лично расчленить его труп на части. Все это ничуть не смущало Дюрелла, за исключением того, что теперь требовались усиленные меры предосторожности во многих мелких текущих делах. Он никогда не заворачивал беспечно за угол и открывал дверь только после соответствующих приготовлений. Дюреллу доводилось быть свидетелем смерти настоящих мужчин из-за секундной растерянности. Все это посеребрило его густые черные волосы, сделало темнее голубые глаза и добавило несколько жестких линий возле рта. Он выделялся. Он был не такой, как все. Но иной жизни для него не было.
Абрам Игит встретил его в Стамбуле.
— Пойдем со мной, Каджун, — сказал Игит, железными пальцами схватив его правую руку.
Дюрелл высвободил руку из ладони турка.
— Неужели ты никогда ничему не научишься, Абрам?
Человек, курировавший стамбульский центр для секции «К», примирительно улыбнулся.
— Извини, Сэм. Это у меня привычка — трогать, хватать людей. Наверное, я немного возбужден.
— Что ты для меня приготовил?
— Поговорим, пока будем пить кофе. Время есть. Здесь мы можем чувствовать себя свободно. И у меня четыре человека в пределах слышимости.
— Никогда не известно, что ждет нас завтра, — изрек Дюрелл.
В крошечных чашечках дымился свежезаваренный кофе. Дюрелл закурил одну из своих особых сигарет и поверх широких плеч Абрама Игита стал разглядывать посетителей кафе в аэропорту. У турка были гладкие щеки, глаза как пуговицы и мясистые ладони. Стамбульским центром он занимался шесть лет. Его недостатком были жена, пятеро детей, и тяга время от времени к трубке с опиумом. Но он был лучшим из того, что имелось в наличии.
— Ты должен рассказать мне, в чем дело, — заметил Дюрелл.
— У меня лишь частичная информация, Сэм. Но ты должен найти Таню Успанную.
— Советскую космонавтку? Ту, которая без труда может выиграть конкурс красоты?
Дюрелл помолчал.
— Я знаю её отца. Встречал однажды в Брюсселе, на научной конференции. Я там изображал клерка. Незаурядный человек.
— Блистательный. Жена — китаянка, ты же знаешь?
— Она все ещё в Китае, — откликнулся Дюрелл.
— А Таня, их дочь, побывала на Луне, — спокойно продолжал Игит. — И вернулась.
Он произносил слова без нажима, почти устало. Дюрелл посмотрел на турка. Тот грустно улыбнулся.
— Развязывается — как вы выражаетесь? — мешок с неприятностями.
— Это невозможно, — решительно возразил Дюрелл.
— Почему невозможно?
— Мы бы знали. Наши приборы засекли бы это.
— Но она там все же побывала.
Дюрелл плашмя опустил ладони на маленький столик.
— Без пропагандистских заявлений для прессы?
— Планировалась целая кампания. В Москве все было готово к её возвращению. Но в результате — пусто.
