В Приморье тигры довольно часто охотятся как на черных, так и на бурых медведей, и это поразительно, потому что ни одно другое животное в здравом уме не станет связываться с бурым медведем. Русский бурый медведь относится к тому же виду, что американский гризли; его вес может достигать 450 килограммов, а о его силе и жестокости слагают легенды. И тем не менее известны случаи, когда эти медведи убегали, завидев тигра. «В январе 1941 года я набрел на след очень крупного бурого медведя, — писал тигровед Лев Капланов. — Он шел по лесу и, наткнувшись на следы тигрицы с выводком, пустился бегом прочь»[77].
В общем-то даже средних размеров бурый медведь вполне мог бы составить конкуренцию любому тигру. Так почему же тигр готов вступить в единоборство со столь опасным соперником? И почему в случае поединка он не останавливается до тех пор, пока не разорвет медведя на мелкие кусочки и не разбросает их по месту схватки? Его мотивы еще не до конца поняты и изучены, но есть свидетельства, подтверждающие, что такие эпизоды нередки. Неудивительно, что именно тигра, а не большого бурого медведя коренные местные жители вроде Ивана Дункая и его сына Михаила называют царем леса[78].
Считается, что до прихода китайских золотоискателей и русских поселенцев в Приморье практически не бывало случаев противостояния тигра и человека. Дичь в изобилии водилась в здешних лесах, население было относительно малочисленно, и в обширных джунглях прибрежной Маньчжурии места хватало всем и каждому. К соседству с тиграми давно уже привыкли все народы эвенкийской группы: маньчжуры, удэгейцы, нанайцы и орочи. Они знали свое место и, почитая тигра как высшее божество, старались по возможности не попадаться ему на пути. Однако в XVII веке, когда в регион начали стекаться русские колонисты, хрупкое равновесие было нарушено. Жители Красного Яра до сих пор вспоминают, как их прадеды описывали русских: огромные рыжеволосые существа с голубыми глазами и кожей белой, как у покойника.
В числе новых поселенцев на Дальнем Востоке появились христианские миссионеры, которые, даже будучи безоружными, сумели при помощи одной лишь напористой проповеди оказать серьезное влияние на местный социум. В середине XIX века на Дальнем Востоке был широко распространен шаманизм («шаман» — слово из эвенкийского языка). Коренное население искренне верило, что шаманы служат могущественным богам и поэтому могут управлять силами природы. Поэтому пренебрежительное отношение миссионеров к шаманам и уничижение их могущества современными технологиями стало для них настоящей катастрофой, повлекшей утрату власти и положения. Отчасти это можно сравнить с тем, что испытало русское дворянство, когда большевики захватили власть.
В Приморье этот болезненный процесс продолжался до 1950-х годов. От шаманов ведет свой род удэгейский писатель Александр Кончуга, он вырос в их окружении. «Местные власти ничего не запрещали, — рассказывал он. — Отношение было простое: если ты бьешь в бубен по ночам, это твое дело. Но чиновники в областных центрах были настроены более решительно, и в 1955 году, когда я был еще студентом, в дом бабушки моего двоюродного брата пришла милиция. Кто-то донес, что она была шаманкой, и милиция конфисковала и сожгла ее бубны. Она не пережила такого удара, повесилась». Посредством бубнов шаман общается с миром духов, путешествует по нему. Бубен для шамана — жизненно важный орган, без которого он попросту не может жить.
Помимо нарушения духовных и социальных связей существенный урон был нанесен окружающей среде. Одна из нанайских легенд, записанная в 1915 году, начинается словами: «Однажды, еще до того, как русские сожгли лес…»[79] В этом, как и во многом другом, нашествие русских на Дальнем Востоке напоминает нашествие американцев на Западе. На обоих рубежах имели место торговля пушниной и золотоискательство, были первопроходцы, которые проложили путь по морю и по материку, а уже вслед за ними устремились поселенцы, солдаты, промышленники, начавшие добычу природных ресурсов и проложившие железную дорогу. Однако по ширине Россия почти вдвое превосходит Соединенные Штаты, и хотя свое нашествие русские начали более чем на столетие позже американцев, сочетание экономических, политических и географических факторов сильно замедлило процесс. Тем не менее к 1850 году стало очевидно, что ничто уже не вернется на круги своя ни на одном, ни на другом побережье северной части Тихого океана.
