К нему мужики относились с уважением и почтением: его ток не бил, а значит, скорее всего, блаженный. Вон тракторист Федор тоже вроде как блаженный, а шибануло один раз так, что через весь двор «летел, пердел и радовался».
Дома мужики строили себе небольшие. По сути это были одноэтажные коробки с тремя, максимум четырьмя, небольшими чуланами для сна и кухней. Зато большим был двор, который надо было освещать: туда заходили на папироску перед сном соседи, там мужики тискали своих баб, там же теперь собирались по вечерам по три-четыре человека и смотрели приходивших из города артистов.
– Пойду сегодня к шлюхе, – пробурчал Угрюмый. – Привезешь Светлого шамана – пусть подключит вон те два свежеотстроенных дома.
– А это кто?
– Из кордона ребята, новые, разрешили отстроиться. Митька Нарядов с друзьями. Вчетвером на две избы – пусть пока живут.
– Городским разрешили жить в селе?
– Они недолго прожили в городе… не успели отвариться…
Странный был мужик этот Угрюмый. Уверенный в себе. Всегда хмурый, оправдывающий свою кличку. Но Борзухину иногда казалось что-то в его речи подозрительным… То говорит сильно с акцентом, то гладко вроде как из новостей телевизора. Причем проскальзывало это только в разговоре, когда они с Борзухиным оставались одни…
Ну да ладно, в деревне он пользовался авторитетом неприкасаемым, хотя и поселился недавно. Значит, надо дружить. Теперь от таких вот мужицких главарей целиком зависело благосостояние Борзухина. Раньше – от начальников в городе, живущих совсем иной жизнью, и это ничем было не лучше. Вроде даже как деревенские нравились Борзухину больше. Понятнее были.
– Так давай я тебя до шлюхи подброшу, чего ноги-то топтать.
– А тебе не по дороге: я к той, что в соседнем селе.
– Ну так проедем в соседнее село – чай два седла.
Нехитрая передвижная конструкция Борзухина была собрана из двух велосипедов и действительно имела два седла и четыре колеса.
Доехали быстро. Шлюху в своем селе Угрюмый не любил и ездил в соседнее.
– Что за странные имена вы им даете. Надо ж так бабу прозвать… – привычным образом ворчал Борзухин, крутя педали. – Нет бы там Лулу или Зизи, а то давеча Федор встает и говорит: пойду трахать нашу Ипотеку. Что ж за имя такое – Ипотека?
– Ты мне, Борзухин, эти свои гламурные штучки брось про Зизи, да про Пипи, а то напущу на тебя детей мужицких, они из рогатин-то устроят решето из твоего драндулета.
– Да я нет, – испугался Борзухин, – я гламур никогда не любил. И в прежние годы… Жрут наркоту и ничего своими руками не производят…
– Ублюдки, – согласно кивнул Угрюмый.
Они проезжали поля с выжженными руинами особняков. Мужики не стали жить во дворцах прежних мерзких гламурщиков и их прихлебателей и сожгли их, на фиг. Гламурщики же в свое время от них сторонились, окружали свои коттеджные деревни высокими заборами, ставили охрану на въезде, а сам въезд делали по пропускам, теперь вона – где их могущество… В пепле и руинах… Теперь уже мужики окружают свои картофельные поля охраной от всякой снующей городской нищеты…
Угрюмый высадился недалеко от деревни и поплелся к своей новой возлюбленной.
– Ну, передавай привет своей Инфляции, – крикнул ему Борзухин и поехал за электриком.
Другое село не впечатлило Борзухина. Вокруг были запустение и разруха. Дома только выжигались, а новые не строились… Машину здесь никому не втюхаешь…
У Угрюмого в селе хозяйство первого класса – сохранились рецепты выращивания не только картофеля, но и огурцов, дважды всходили помидоры, и дети ели их на майский трудовой день…
«Я б за помидорину – красную и сочную – убил бы кого угодно…» – грустно подумал Борзухин.
Настроение Угрюмого несколько испортили три мужичка, которых он встретил пока шел по полю, дорога здесь до домов не доходила. Они долго пытались ему что-то объяснить:
– Ну… ты… у нас в селе… баба наша… вроде… а ты сумляшись… взасуй… тока оно и не работать на возделанье…
Не первый раз Угрюмый замечал, что с ним в этой деревне пытаются поговорить на каком-то своем неизвестном наречии… Если у каждого села образуется свой язык, выполнение его стратегических задач сильно усложнится. Это все от жизни без телевизора. Без первой программы – у каждой деревни свой говор.
