– Ничего такого необычного. А! Во вторник мне показалась, что у него новая тема вроде как в голове зарождается. Маяковский вроде как исходит на нет, я все жду: что же следующее появится?
– Все ждем, – прошепелявил менеджер по продажам.
– Погоди ты, – Сергей Валерьевич профессионально навострил уши, – что за тема-то?
– Ну это… донорство. Донором вроде как собирается стать.
– Это ты с чего взял?
– Он мне сам про это говорил.
– Как это было? Поточнее скажи, как разговор-то у вас строился.
– А чего у вас стряслось?
– Ну говори-говори… пока ничего не стряслось… вот и хотим, чтобы ничего не стряслось за последние три месяца его работы в нашем городе.
– Просто спросил меня как-то вечером: ты как, Алексей, к донорству относишься? К тому, чтобы товарищу, который нуждается крови, немного своей дать… Я ему говорю – нормально, только каждый конкретный случай хотел бы обсуждать в отдельности… Голос, конечно, у него странный такой в последнее время. Вкрадчивый, будто мешком его пыльным из-за угла приложили по темечку. Видно, совсем его баба по ночам извела ямбом своим и хореем. А может, подцепил что покруче из творческих-то кругов…
– Донорство… понятно! Кто еще у него был на приеме в понедельник и вторник? Стоп! Начальника медпункта ко мне, быстро. Не было ли у него с ним каких бесед…
Спустя десять минут Антон Юрьевич Чернявский – длинная жердь профессорского вида – ухмыляясь, попивал припасенный Сергеем Валерьевичем на Новый год коньячок.
– Началось все издалека – с царапин. Почему, говорит, кошачьи царапины так долго заживают, в отличие от обычных. Ну я ему разъяснил с чисто научной точки зрения, что к чему. Про то, что когти кошки выделяют специальные микроорганизмы, не позволяющие…
– Дальше!
– Потом он задумался. И спрашивает: «А с укусами та же история или нет?» – «Это, – говорю, – смотря с какими!» А он мне: «Начнем с собачьих». Я сразу смекнул, что дело неладное, и спрашиваю: «А какими закончим?» Он мне, улыбаясь такой загадочной улыбкой – очень, надо сказать, обаятельной, ни одна дама бы не устояла на ногах, – и говорит: «А закончим человеческими. Тоже долго заживают?» – «Долго, – говорю, – лучше себя кусать им не позволяйте».
– Кому им? – почти завопил в один голос Станишевский.
– Вот и он тоже, только таким тихим голосом: «Кому, Антон Юрьевич, себя кусать не позволять?» – «Дамочкам в кроватке шибко увлекающимся. Пусть лучше на себе волосы дергают. Тот же эффект, даже посерьезнее…» – «Да я, нет… не позволяю: даже скорее наоборот».
Сергей Валерьевич выпроводил склонного к дармовой выпивке врача и прошептал Станишевскому: «Может, все это и бред, но очень захотелось мне узнать, жива ли его подружка – фанатка Маяковского».
14
Лифтеру Семенычу терять было нечего. Он увольнялся через неделю. Семнадцать лет он работал лифтером по штатному расписанию.
Лифт, циркулирующий между тремя этажами заводоуправления, за эти годы ломался два раза.
Оба раза Семеныч исправно выполнял свою работу: вешал таблички с красной надписью «Не работает» на белом фоне на третьем и втором этажах, на первом вставал сам и, раздвинув в сторону руки, предотвращал людской поток в сторону сломанной кабины. Это было его главной штатной задачей, его профессиональным звездным часом и триумфом. Вплоть до появления ремонтной бригады, которую вызывал тоже, кстати, он.
Но этот триумф в памяти народной жил недолго, ибо большинство людей считали, что Семеныч отвечает за наличие воды в кулерах. Они не знали, что, раз есть лифт, согласно штатному расписанию лифтер должен быть хоть ты тресни.
Секрет ошибочной версии с водой был в том, что Семеныч любил попить холодной водички, ожидая возможной поломки лифта в коридорах (места рабочего он не имел), ну и менял иногда здоровые бутыли, если встречал где на этаже обездоленные источники.
Семеныч был на предприятии кем-то вроде реликвии, или талисмана, или символа безопасности и повсеместного контроля за жизнью трудящихся.
Распределение подарков, выдача билетов в летний пансионат детям, места в служебном транспорте, новая спецовка, авторучки с корпоративной символикой – везде Семеныч стоял в списке первым.
