И сделал это Своим подарком свыше.
С Его стороны это было благословлением на новую жизнь, о которой можно только мечтать.
Я пытался вспомнить, какое мгновение моей земной жизни было последним, но не мог.
Неужели все случилось настолько плавно. Без какого-либо яркого эмоционального всплеска, повергшего за собой, например, инфаркт.
Ничего не вспоминалось.
Меня никто не ругал и никто не хвалил. Никто не замечал, если я не приходил на важные заседания, и не замечал также, если я приходил на них.
С коллегами связь пропала, как только я перестал ездить на бизнес-ланч и бросил курить, чтобы не отрываться от работы. Смутно я вспоминал какую-то сотрудницу, с которой мы договорились встретиться после полугодового отчета. Но и она меня не искала.
Больше всего меня бесила Любочка-секретарша. Бесила, несмотря на всю длину и красоту своих ног. Обладая потрясающе короткой памятью, она то и дело подходила к моему столу и спрашивала: «А за этим столом кто-нибудь сидит?»
Когда все вокруг пожимали плечами, она поправляла лифчик под блузкой и заявляла: «Надо же… Пустует столько места… Странно… И мы платим такие деньги за аренду».
Своим родителям я не звонил по полгода, так что немудрено, что меня не хватились даже они…
Но Любочке-то я звонил! Поздравлял ее с Восьмым марта и Новым годом. Улыбался ей при встрече, и, как мне казалось, она отвечала мне полной взаимностью… В смысле улыбки и обоюдной симпатии…
За это я разместился у нее под столом и добрую половину дня наблюдал ее шелковые колготки и все, что можно было разглядеть, располагаясь под столом сидящей в мини-юбке секретарши.
К тому времени я уже понял, что несмотря на полное отсутствие возможности механически воздействовать на окружающие меня предметы – кое-чего невероятным усилием воли мне удавалось добиться.
Например, я не мог подвинуть стул или ударить кого-нибудь так, чтобы это принесло ощутимые другим результаты.
Но у меня получалось, ценой невероятных усилий, навалившись всем телом, нажать несколько клавиш на клавиатуре.
Когда кто-то оставлял письмо на экране, я иногда дописывал пару слов.
Совершенно ненужных и нелепых, а иногда просто озорных… Во многих письмах появлялись эти неведомо откуда взявшиеся слоги. Мало кто прочитывает письмо перед отправкой еще раз.
В фразу «Добрый день» я мог добавить несколько букв и переврать ее до неузнаваемости. А все думали, что они просто опечатались, и пеняли на ширину своих пальцев.
Извините, но «добрый пиздень», пришедший нашей толстой дуре по финансам, встал кое-кому боком. А в фразе «надеюсь, теперь ты понимаешь, что я прав», трудно было удержаться, чтобы не вставить частичку «не» перед словом «прав».
И все пеняют на усталость…
На самом деле уставал от этих проделок я.
Немаленькая нагрузка для бестелесного существа.
После, обессиленный, я валился на пол и откатывался под стол к Любочке, если она была в этот день в чем-то новом.
Теперь, со стороны, мне многое становится понятно.
Я пользуюсь своим правом войти в любой кабинет.
Но мое отношение к офису и всему происходящему в нем переменилось после одного совещания. Посвящено оно было итогам первого полугодия. Во время совещания я, конечно, вел себя не очень хорошо.
Не любил я эти совещания и в бытность свою реальным менеджером, а уж в теперешнем состоянии не мог себе отказать в удовольствии немного побезобразничать.
Ходил по столу и в самый неподходящий момент, когда кто-то начинал выступать с докладом, ронял ручки со стола – если ручка не прилегала плотно к ежедневнику, откатить ее мне было по силам.
Позволял себе и покуражиться.
Вставал на плечи генерального и во время его выступления делал вид, что это самый удобный в мире стульчак, а его плешь не зря отдает фаянсовым блеском дешевого унитаза.
Испуганные взгляды, которые бросались в нашу сторону, были мне симпатичны. Казалось, все видели, где я восседаю и что делаю.
Как приятно было многим менеджерам узнать, что их директору тоже срут прямо в мозг.
Когда финансовый директор смотрела на окружающих сквозь свои полные презрения и высокомерия очки, я подходил к ней вплотную, снимал штаны и прижимался к ее линзам своими колокольчиками.
