1
Водитель Валечка Борзухин не любил свое новое место работы. Чем-то оно ему сразу не понравилось. После начальника РОНО, с его вполне понятной и объяснимой страстью к групповухам в сауне, в этой корпорации все бесило.
У начальника РОНО – у него все было просто.
Поставили за счет сбора родительских денег в каждой школе у дверей на месяц охранников – угрюмых лузеров, далее пошли система видеонаблюдения и прочие проекты на ниве школьной безопасности, на что выделялись еще большие средства… Вот и весь источник внезапного финансового благополучия РОНО.
График работы – тоже проще некуда.
Доставил шефа на службу, затем вернулся, отвез его ребенка в школу, привез начальника на обед, отвез ребенка из школы домой (или на секцию), привез начальника в сауну, съездил в агентство за девочками, отвез девочек на работу, отвез начальника домой, по пути забрав (или не забрав) из секции ребенка, – вот и все операции.
Возможные отклонения от графика происходили в трех случаях: ребенок начальника болел или был на каникулах, начальник посещал одну из вверенных ему министерством школ или в хорошем расположении духа заезжал в агентство за девочками вместе с Валей и проводил кастинг по новой, утверждая, как он выражался, «новый педагогический состав».
Эти нечастые изменения привычного расписания не упрощали и не усложняли рабочий день Борзухина. Но все спокойное и размеренное в этой жизни рано или поздно заканчивается – таков закон джунглей – и неожиданно уступает нервному и бесшабашному. Так случилось и с карьерой Вали Борзухина.
Два месяца поиска работы привели его в уныние. Никаких предложений, адекватных тому, что он зарабатывал у начальника РОНО.
Через два месяца уже пришлось хвататься за то, что есть. Без особых раздумий и пафоса. Не до жиру – быть бы живу. Семья без денег ворчала, старая теща и вовсе кричала как белый медведь в жаркую погоду. Даже любимая дочь, возвращаясь из института, смотрела с легкой укоризной. Или, быть может, Борзухину это только казалось…
Борзухин вспомнил, как прощался с ним начальник РОНО. Как по-человечески накрыл стол на даче, пригласил к себе в дом. Как Борзухин, сняв у порога обувь, застеснялся запаха своих носков и подумал, что в первый раз снимает обувь в присутствии начальника (хотя самого его видел как в простыне, так и без нее, в компании несостоявшихся одиннадцатиклассниц). Вспомнил, как сидели, пили водку, в первый раз за одним столом. Да и в последний. Как вытащили на террасу караоке и стали петь песни. Причем знали, что вот ты сейчас поешь – а тебя слышит добрая половина поселка: минимум пятнадцать домов. И потому – стараться надо. И пели, обнявшись:
Прощай, со всех вокзалов поезда
Уходят в дальние края…
Хороший человек. Таких людей сейчас мало осталось. С душой и принципами…
А все ученицы виноваты – запалили. Хоть Москва и большой город, так и человек был видный. И сам по себе крупный, и чин фактуре соответствующий. Они его, быть может, и не узнали бы, так он сам их всех узнавал. Как начнет в сауне расспрашивать, из какого района, из какой школы, да про учителей трепаться, если ведомство его. Своим выпускницам платил больше, приезжих недолюбливал. С принципами человек – ничего не скажешь…
2
Свою новую контору Борзухин не любил. Здесь было слишком много молодежи. Гиперактивной, фамильярной, борзой, ушлой… Молодежи, которой было по большому счету все равно, что происходит на работе. В шесть они еще были в офисе, в восемь – уже в клубе. В пять утра они еще были в ночном клубе, в девять – уже на работе. Куда это годится? Нельзя сказать, что к нему относились предвзято. Не придирались, не наказывали… Никак не относились. Как к пустому месту. А ведь он был коренной москвич, прокрутивший баранку двадцать лет, знавший каждый кусок дороги и каждую улицу. Он-то был здесь своим, а они в Москву приезжали словно на большую дискотеку. Ни история ее, ни география их совершенно не интересовали. И машины их, пришедшие на смену «Волгам», «Жигулям» и современным уродливым «Ладам», смахивали на иноземных мерзких животных, которые, словно саранча, за какие-то пять лет так наводнили город, что нормально не проедешь. И рекламой своей названия домов и улиц завесили…
