Сильный толчок бросил его прямо в объятья Казимиру. Между лопаток верного оруженосца трепетала стрела.
Больше Казимир медлить не стал. В Сродовскую крепость он влетел на лошади павшего юноши.
… Татары не убили пленника. Всадники в мохнатых шапках покружили у одинокого дерева, собирая свои стрелы и добивая раненых. Крепость, в которой уже укрылись магистр Конрад и Казимир Куявский, пока не извергала карательных отрядов – сродовцы, видимо, опасались, что вслед за небольшим отрядом вот‑вот подтянутся основные силы противника. И все же степные кочевники чувствовали себя вблизи чужого города неуютно. Они не стали нагружаться трофеями, а повернули коней к далекой рощице.
Только один всадник задержался возле Бурцева. Невысокий круглолицый воин с миндалевидными глазами, редкими бровями и маленькими усиками. Его легкий доспех буйволовой кожи с нашитыми на груди и животе костяными пластинками из лошадиных копыт смотрелся довольно экзотическим полушаманским нарядом. На голове возвышался колпак из кожи и меха, усиленный железными полосами: и шапка, и шлем одновременно. Сзади – на спине – болтался плетенный из упругих веток и обтянутый кожей щит – легкий, но вряд ли достаточно прочный, чтобы выдержать удар рыцарского копья или меча. А вот кривая сабля на поясе – оружие, отсутствующее у других конных лучников, показывала, что внимание к пленнику проявляет предводитель отряда.
Сабля выскользнула из ножен.
– Кем син?[20] Кем?
Бурцев пытался понять кочевника…
– Алман?[21]
– Юк[22], – Незнакомое слово вырвалось само собой. Незнакомое Бурцеву, но не его предкам.
Брови над раскосыми глазами поднялись вверх. Сабля всадника – тоже.
Или замочит прямо сейчас! Или… освободит?
Изогнутый клинок блеснул на солнце. Путы ослабли.
– Вире![23] – позвал подчиненных воин с саблей. – Тиз![24]
Бурцева отвязали от дерева лишь для того, чтобы связать снова. Он даже не успел восстановить кровообращение в посиневших руках и отогнал прочь мысль о сопротивлении. Сопротивляться? Зачем?! Между пыточными инструментами тевтонов и жесткими веревками из конского волоса Бурцев все‑таки выбрал последнее.
– Пойдешь со мной! – безапелляционным тоном заявил всадник.
Бурцев уже не удивлялся тому, что понимает его без перевода. Чему удивляться‑то? Если частичка польской крови при переносе во времени пробудила генетическую память и распахнула лингвистический багаж далеких предков‑шляхтичей, то же самое должно случиться и с языковым наследием татарских прапра‑прадедушек и бабушек. Вот с немцами, да, не повезло. Ну нет в нем ни капли немецкой крови, и все тут.
Кочевники уже затягивали на связанных спереди руках пленника петлю аркана.
– Умрешь, если будешь упрямиться, – пригрозил предводитель.
– Яхши, – пожал плечами Бурцев. – Хорошо.
Лошадей в галоп не пускали. Кочевники ехали рысью, но взятый с самого начала темп не снижали.
Полонянина гнали на аркане, конец которого был прикреплен к седлу обладателя сабли. Гнали хорошо, гнали долго. Давненько Бурцев не совершал таких пробежек по пересеченной местности. Пару раз он падал, волочился по земле на прочной веревке, изловчившись, вскакивал снова и бежал… бежал… Нужно было бежать, ведь вряд ли татары станут церемониться с пленником, ставшим обузой: секир башка – и дело с концом.
Вообще‑то за каждым кочевником рысили запасные коньки. Однако полонянина в седло не сажали. Коней степные воины берегли…
Насколько Бурцев понял, его перехватил один из передовых дозоров, рыскающих в далеком отрыве от основных сил. Раздобыв пленника и осмотрев сродовские укрепления, разведчики возвращаются, чтобы отчитаться перед своим ханом.
В лагерь кочевников он прибыл в состоянии загнанной лошади. Плохо соображая, куда и зачем его ведут, Бурцев с трудом переставлял ноги. Но пока еще переставлял.
Глава 46
Между двумя огнями, горевшими перед входом в большой, но отнюдь не блистающий роскошью (длинные жерди да войлочная ткань) шатер Бурцева и пленившего его татарина угрюмые охранники в чешуйчатой броне вели так медленно, словно намеревались зажарить или закоптить обоих заживо. Степной воин отдал провожатым оружие и теперь стоически сносил едкий дым и жар углей. Так и должно быть. Огонь для языческой культуры многих кочевых племен является святыней. Огонь очищает помыслы проходящих мимо, а значит, иной дороги в шатер татаро‑монгольского военачальника нет.
