– Тогда почему же?! Зачем ты меня задерживаешь, Освальд?
– Не хочу отдавать немецким крестоносцам ключ к Малопольскому княжеству. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: если дочь покойного краковского князя Лешко Белого выйдет замуж за сына орденского прихвостня – мазовецкого князя Конрада Казимира Куявского…
– Я не выйду за него замуж! Ни‑ког‑да!
– Разумеется, не выйдешь, Агделайда! Если не покинешь этот лес. Тебе хотелось найти убежище, недоступное мазовцам, куявцам и тевтонам? Так считай, что ты его нашла. Будь моей гостьей, княжна, толькоко не пытайся выйти за пределы лагеря. Здесь ты получишь все необходимое, и никто не посмеет тронуть тебя пальцем.
– Твое гостеприимство слишком похоже на полон, Освальд Добжиньский, – сощурилась княжна.
– Хороший полон лучше дурного брака, – парировал тот. – И гораздо лучше смерти, благородная Агделайда. Не принадлежи я к древнему роду и не заботься о своей чести, то просто зарубил бы тебя на месте. Это самый верный способ досадить тевтонам и их приспешникам.
Аделаида побледнела. Толи от гнева, то ли от страха.
– Конечно же, я этого не сделаю, – успокоил Освальд. – Я хоть и живу в лесу, но еще не забыл рыцарского кодекса. А вот… – Он выразительно окинул взглядом лагерь: – Эти люди, княжна, не столь щепетильны. Поэтому постарайся все‑таки держаться поближе ко мне.
Дочь Лешко Белого хранила презрительное молчание. Освальд воспринял его как знак согласия.
– Ну, вот и славно. Ступай в мой шатер. Отныне он принадлежит тебе, Агделайда. Туда доставят еду, питье, нагретую воду для омовений и кое‑какую одежду. В отбитом у немецких купцов обозе мы раздобыли женский гардероб. Принадлежал он, правда, служанкам, уж не обессудь. Но зато платья чистые и не рваные.
– А мой… э‑э‑э, спутник? – Аделаида растерянно взглянула на Бурцева.
Вспомнила наконец!
– С ним у меня будет особый разговор. Освальд повернулся к лучникам: – Уведите княжну в шатер и позаботьтесь о ней. Поставьте стражу. Чтоб никто туда не совался. И не высовывался тоже.
Глава 24
Как только Аделаиду вежливо, но настойчиво впихнули за полог шатра, от взгляда добжиньского рыцаря повеяло неприязненным холодком.
– Кто ты? Отвечай! – С Бурцевым рыцарь говорил менее любезно.
Кто он? Представиться по форме? Имя, фамилия, должность и… и год рождения? Так ведь этот Освальд юмора не оценит. Уж лучше придерживаться легенды, которую невольно сочинила для него польская княжна.
– Вацлав. Ополченец.
Жрать хотелось жутко, а от ремней, накрученных Богданом, руки ныли – мрак.
– И чьего же ты войска ополченец, Вацлав? – рыцарь не замечал страданий пленника и не намеревался ни угощать его, ни развязывать.
– Клеменса, – угрюмо соврал Бурцев, – Владислава Клеменса. Я послан, чтобы…
– Кто твой сотник? – перебил Освальд.
– Сотник? – Да откуда ему знать имена сотников Краковского ополчения!
– А десятник?
– Я шел в бой под прямым командованием Владислава Клеменса, – брякнул наудачу Бурцев.
– Вот как? – Рыцарь скривился в усмешке. – Очень интересно…
Блин! Похоже, сморозил глупость. Допросы вести этот добжинец умел не хуже иного дознавателя.
– К моему отряду, да будет тебе известно, примкнуло много народа. Разного народу, Вацлав.
Освальд поискал кого‑то взглядом, громко окликнул человека со свежим шрамом на пол‑лица и в добротной кольчуге двойного плетения:
– Янек!
Крутая кольчужка. Абы кто щеголять в такой не станет. Да и делалась, сразу видно, – на заказ. Сидит вон как влитая. Знатный, видать, пан этот Янек.
– Ты ведь знал всех, кто бился под личным началом краковского воеводы, Янек? – К человеку со шрамом рыцарь обращался почти как к равному.
– Да, я служил при воеводе и был хорошо знаком со всеми его дружинниками.
– Этот ополченец утверждает, что он тоже состоял в дружине Владислава Клеменса, – хохотнул добжиньский рыцарь.
Янек нахмурился:
– В дружину воеводы никак не мог попасть ополченец. Я не знаю этого человека. В первый раз вижу. Освальд кивком поблагодарил Янека и вновь повергнулся к Василию: – Итак, ты меня обманул, Вацлав. Больше делать этого тебе не советую. – Рыцарь демонстративно положил ладонь на эфес меча. – Повторяю вопрос. Кто ты?
