– Благодарю… – процедил он сквозь зубы.
И добавил по‑татарски, обращаясь к Сыма Цзяну:
– Жаль, что ты, отец, того тевтона своей палкой не зашиб. Тебе бы я сказал спасибо с большим удовольствием.
Китаец затараторил, оправдываясь:
– Рысаря на коне была. Рысаря быстрее была. А моя бегаться слиском медленно. Моя не успевать. Немца – успевать.
Бурцев снова хмуро глянул на фон Берберга:
– А теперь, я полагаю, вам пора продолжить свой путь, благородный рыцарь. После того, что здесь учинили ваши соотечественники, не стоит показываться на глаза пруссам. В селении погибло слишком много детей и женщин. И вам там не будут рады. Боюсь, пруссы готовы сейчас выместить свой гнев на любом немце, и даже Кривайто их не остановит. Так что…
Широкий и красноречивый жест: скатертью дорога. Грубо, зато по делу.
– Я не боюсь язычников, – презрительно улыбнулся в ответ фон Берберг.
Было видно – в самом деле не боится. Ни капельки! Удивительная самоуверенность… Но тут уж и Аделаида энергично закивала головой:
– Вацлав прав: вам нужно уехать немедленно. Фридрих! Умоляю, сделайте это ради меня. И помните, я никогда не забуду вашей смелости и благородства. А теперь позвольте мне попрощаться с вами.
Дерзкий взгляд в сторону Бурцева. Глаза в глаза. И ничего хорошего в том взгляде.
– Наедине попрощаться…
Аделаида взяла фон Берберга за локоть, отошла с рыцарем в сторонку. Оторопевший Бурцев едва не задохнулся от возмущения. Надо же – при живом‑то муже! Если эти двое еще и целоваться вздумают на прощание – он за себя точно не ручается!
Целоваться не стали – и на том спасибо. Но ворковали голубки долго. И явно не о погоде. Прежде чем вскочить в седло, Фридрих фон Берберг демонстративно преклонил колено. Аделаида так же демонстративно сняла с шеи гильзу в золотой оправе и – Бурцев не верил своим глазам! – вручила подвеску вестфальцу. Нет, ему‑то жалко не было, ничуть. Эту цацку жены Бурцев недолюбливал всегда. В конце концов, не его ведь подарок – пана Освальда – так туда ж ему и дорога. И плевать на дорогую оправу! Но…
Но княжна светилась и цвела от счастья. А лучезарной улыбке, которой она одарила напоследок фон Берберга, позавидовало бы даже яркое весеннее солнышко.
– Дуроська! – констатировал Сыма Цзян.
Бурцев вздохнул. Так‑то оно так, да беда в том, что любит он эту дурочку безумно. А вот она его… Ох, не складывается чего‑то у них любовь. И помидоры вянут целыми плантациями.
Глава 26
Возвращались в селение пруссов молча, не глядя друг на друга. Китаец деликатно следовал сзади, намотав на руку повод трофейного тевтонского коня. Но почему‑то от того, что Сыма Цзян так сильно подотстал, на душе было еще тоскливей. Шагать с Аделаидой плечо к плечу и воротить при этом носы в разные стороны просто невыносимо.
Наверное, стоило бы что‑то сказать. А что? Что тут скажешь?
Первой заговорила княжна. Остановилась, глядя на трупы в тевтонских плащах, произнесла тихо, задумчиво:
– А ведь среди немцев тоже встречаются достойные рыцари.
Вот тут‑то Бурцева прорвало:
– И в одного такого ты сегодня втюрилась по уши? Как девчонка несмышленая. Небось, звал уже тебя с собой этот Фридрих, а?
– А хоть бы и так. Может, стоило поехать?
Во второй раз его рука сама поднялась для удара. Хлестнуть. Больно. Звонко. Сильно. Удержался в последний момент. Теперь – едва удержался.
– Что?! – Гордая шляхтенка переменилась в лице, задышала тяжело, часто. – Опять?!
– Аделаида, милая…
Тщетная попытка запоздалого примирения…
– Понравилось махать руками, да? – обдала она его холодом. – А может, пожелаешь еще надеть на меня пояс верности?
Ледяная насмешка, которой он не помнил с момента их первой встречи. Злые искорки в глазах. Подрагивающие губы. Это уже не просто истерика. Это какое‑то клокочущее бешенство.
– А может, потащишь за собой на татарском аркане?
Бурцев только сплюнул. Что еще оставалось?
– Или запрешь в башне?! – не унималась Аделаида. Голос ее сорвался на визг. – Так ведь нет у тебя, лапотника вчерашнего, ни башни, ни замка, ни угла, где голову преклонить и куда жену молодую привезти. Разбойник Освальд – и тот свою вотчину имеет. Хорошо ли, худо ли, но имеет, а ты, выскочка мужицкий, гол, как сокол. Рыцарем зовешься, а ни герба, ни двора, ни оруженосца. Только свора лихого люда, истинной веры не знающего, под началом. Да странствия вековечные бесконечные. А мне такого не надо, Вацлав! Не‑на‑до! Я княжна Малопольская, дочь Лешко Белого Агделайда Краковская. И достойна лучшей доли.
