– Так я же только одним глазком взглянуть хотела. Издалека.
– Ничего ж себе издалека. Сюда‑то зачем забралась?
– Загнали меня…
Слезы лились уже нескончаемым потоком.
– Ты уснул, а мне скучно стало. И обидно – до слез. Ну, я и открыла дверь, выглянула, а вокруг – никого. Выхожу – и снова ни одной живой души. Подумала – не страшно, раз так. А чуть отошла от дома – шум‑гам поднялся. Вижу – пруссы идут, тащат кого‑то в мешке, а впереди жрец их окаянный – главный идолопоклонник с во‑о‑от таким посохом. Возвратиться назад я уже не могла – заметили бы. Ну, и побежала прочь. Хотела сначала в доме Глянды спрятаться, да страшно стало. Там ведь столько дней покойник без погребения лежал. И земле его не предали, а сожгли по бесовскому обряду. В общем, здесь укрылась. А пруссы как раз сюда все и шли. И как пришли – так уж никуда от них не сбежишь. Тебя вот я ждала, Вацлав. А тебя почему‑то не было. Долго не было…
Хм, она еще его упрекает! Ну, княжна!
– И язычники эти с факелами и копьями туда‑сюда ходят – сторожат. И страшно – жуть! Вдруг правда поймают да в жертву идолам своим поганым принесут, душу бессмертную сгубят.
Он вовремя прикрыл жене рот ладонью – мимо как раз прохрустели снегом «язычники с факелами». Да, уходить с девчонкой будет непросто. Ни бегать по‑спринтерски, ни ползать по‑пластунски Аделаида не обучена. Вырубить факельщиков? Но получится ли быстро и без шума? Может, да, а может, и нет. И потом, портить отношения с пруссаками тоже не хотелось бы. Так что драку оставим на крайняк. Пока есть возможность, лучше не рисковать. Переждать лучше.
Они прижались друг к другу, согреваясь. В стене – как раз на уровне носа дочери Лешко Белого – обнаружилась щель с выкрошившейся меж жердей глиной. Широкая такая, удобная щелочка. Хотела развлечений, Аделаидка, – получай. Княжна сама уже не рада была безумной своей выходке, но и бороться с любопытством, что выгнало полячку на улицу, оказалось выше ее сил. Трясясь от холода и страха, девушка прильнула к отверстию. Вуайеристка, блин!
Как выяснилось, подглядывание обладает неслабым терапевтическим эффектом. Слезы на девичьем лице высохли мгновенно. Тело полячки перестало содрогаться от сдерживаемых рыданий. Там, в храмовине, происходило нечто настолько захватывающее, что Аделаида вмиг позабыла обо всех своих бедах. Бурцев тоже не удержался – глянул внутрь чужого святилища.
Глава 11
В молельном сарае пылали огни: огромный костер, разложенный на земляном полу, и факелы на стенах давали возможность разглядеть убогий интерьер в мельчайших деталях. Вдоль стены напротив их наблюдательной позиции тянулся длинный дощатый настил. Невысокий, голый, и не понять: то ли стол, то ли лавка, то ли полати. По обе стороны от него стояли вместительные крынки. В крынках белело. Пузырчатая пена норовила перевалить через выщербленные края и стечь по стенкам пузатых сосудов. «Скисшее молоко, – догадался Бурцев. – Прусский кумыс»
Сверху свисало, отсекая от людских взоров солидный угол храма, широкое полотнище. Тряпица шевелилась от сквозняков, и казалось, будто кто‑то огромный и бесформенный лениво ворочается за ней.
На ритуальной занавеске Бурцев различил изображения трех человеческих фигур: могучий бородач, седовласый старик и юнец. Вероятно, главные божества пруссов. Как их там? Перкуно, Патолло и Потримпо, кажется.
Меж костром и занавесью на утрамбованной земляной куче стоял прусс неопределенного возраста в длинном балахонистом одеянии. На переносице – шрам, левый глаз отсутствует, и не понять: то ли высечен веткой, то ли выбит стрелой, то ли выцарапан лесным зверем. В руках пруссак держал крепкий и увесистый кривой посох.
Судя по всему, обладатель посоха являлся жрецом‑вайделотом – таинственным гостем из Священного леса, приглашенным специально для проведения общинных молений. У ног священнослужителя зияла яма. Перед ямой застыли двое. Впереди – мужчина, за ним – женщина. Бородатый, заросший чуть ли не по самые брови мужик вцепился в веревку, привязанную к рогам черного козла. Жертвенная животина ошалело мотала головой и тихонько блеяла.
