Жаль, праздник быстро кончился. Начались суровые будни. Разведчики пана Освальда доносили, что тевтоны так и не узнали истинной причины гибели Конрада Тюрингского. Даже от ближайших орденских братьев магистр скрывал главную тайну «Башни‑на‑Холме» – захваченного в плен посла Третьего рейха. О бегстве главы ордена из Силезии в Взгужевежевский замок тоже никто не догадывался. Потому и смерть самого Конрада осталась тайной.
Из отбитого у крестоносцев фамильного замка Освальд не выпустил ни одного немца. Всех, кто сложил оружие, добжинец попросту вздернул на стенах в отместку за убитого отца. Известить орден о судьбе Конрада оказалось некому, и рыцари германского братства Святой Марии решили, что магистр вместе со всем тевтонским воинством пал под Легницей.
Да, собственно, и не интересовался никто особенно участью пропавшего Конрада, ландграфа Гессенского и Тюрингского. Ландмейстеры, маршалы и комтуры ордена, лишившегося верховного магистра и лучших братьев‑рыцарей, думали теперь лишь об одном: как поскорее оправиться после сокрушительного поражения под Легницей. Кроме того, в Зратстве уже началась нешуточная, хоть и скрытая пока, борьба за верховную власть.
В общем, забот у тевтонов хватало, так что в ближайшее время своевольной «Башне‑на‑Холме» ничего не угрожало. Но береженого, как известно, бог бережет. Замок нужно было снабдить припасами и подготовить к обороне. Продукты и фураж люди Освальда добывали, как водится, грабя немецких купцов и продовольственные обозы орденских комтурий. А вот что касается укреплений… Самым уязвимым местом Взгужевежи оставалась взорванная воротная башня.
Густо постановленные оборонительные рогатки и наваленная меж ними баррикада – защита ненадежная, а без опытных каменщиков башню не восстановишь. Потому решено было на первых порах загородить брешь крепким частоколом с узкими воротными створками и перекинуть через ров новый подъемный мост. Работы – уйма, на счету каждая пара рук, и Бурцев целыми днями пахал наравне со всеми.
В свободное время бывший омоновец участвовал в боевых игрищах, брал уроки фехтования у пана Освальда. Ежедневными стали занятия с квинтаной и кольцом, которые он на полном скаку стремился поразить копьем. Не забывал, однако, Бурцев и о привычных тренировках по рукопашному бою. Спарринг‑партнером обычно становился оруженосец добжиньского рыцаря Збыслав. Крепкокостный косолапый гигант‑литвин за счет своей массы, подвижности, нечувствительности к боли и боевой злости вполне мог продержаться пару‑тройку раундов против опытного рукопашника. Остальные мешками валились в первые же минуты схватки.
Честно пытался освоить он и стрельбу из лука. Добросовестно выполнял указания и советы Буран‑гула, но увы… Несмотря на все потуги, этим искусством овладеть в полной мере Бурцев так и не смог. Арбалет еще куда ни шло, но лук… Все‑таки трудно было переходить на метательное оружие кочевников после привычного калаша.
Куда лучше давались Бурцеву уроки немецкого. Освальд оказался прекрасным учителем. Да и Аделаида, как выяснилось, «шпрехала» совсем неплохо. Что, впрочем, и немудрено. В свое время судьбой княжны озаботился сам Конрад Тюрингский, и после смерти ее отца в краковском замке проживало достаточно германцев, обучавших полячку своему языку. Теперь же сама Аделаида от безделья и скуки натаскивала мужа. Когда было соответствующее настроение, разумеется. В этих занятиях дочь Лешко Белого видела хоть какое‑то развлечение. Но в конце концов прискучили ей и они.
Бурцев уже вполне сносно понимал и разговаривал по‑немецки, когда полячка вдруг впала в жуткую депрессию. Затосковала Аделаида под мрачными сводами тесного замка, затерянного в окрестном глухолесье, не на шутку затосковала. Взгужевежа казалась ей теперь диким и неуютным местом.
Впрочем, наверное, так оно и было – по сравнению с привычным‑то знатной панночке пышным и шумным княжеским двором в Кракове.
Раздражительной стала молодая женушка, нервной. И главное, вбила полячка себе в голову, будто Господь ее покарал, будто несчастная‑разнесчастная она такая, потому что водится с язычниками‑идолопоклонниками да еретиками, исповедующими византийскую ересь. Агделайда Краковская начала сторониться степняков, прусских стрелков дядьки Адама, литвина Збыслава и новгородцев… Даже на мужа‑русича частенько бросала косые взгляды. Следить за языком разучилась вовсе. Хорошо хоть народ вокруг подобрался терпеливый, незлобивый и понимающий. На колкие выпады доброй католички соратники Бурцева реагировали спокойно – как на капризы неразумного ребенка. Княжна видела и чувствовала это. И бесилась от того пуще прежнего. И, оставаясь рядом с мужем, отдалялась все больше, все сильнее.
