– Опять на хаханьки умный разговор переводишь! – Кузнечиха начала вертеться, ища поддержки у сельчан.
Чем это кончилось бы – неизвестно, но учитель опять вмешался в разговор.
– Давайте изберём из вашего состава комиссию, пусть она осенью соберёт с каждого дома продукты, поместим их в школьный подвал. С учётом ребятишек надо такое распределение провести, чтоб никому не обидно было.
– А где мы сахар возьмём? – спросил кто-то.
– О сахаре я сам позабочусь, – сказал учитель. – Куплю в магазине.
– Да они тебя без штанов оставят, – засмеялись колхозники. – Ребятишки сахар любят…
– Ну, на чай для детей много не уйдёт, – ответил учитель.
– Ты вот мне что скажи, – опять потянул руку Федякин, – кто им, ребятишкам нашим, разносолы эти готовить будет? Чай, такую команду напитать – не простое дело. Вон дома жена с ног сбивается…
– А вот мы давайте вместе Ефрасинью Николаевну попросим. Она человек, от работы освобождённый, будет заниматься…
– Бесплатно, что ли?
Зинка Мура, присутствующая на собрании, вздохнула громко, сложила руки на груди, усмехнулась:
– Дураков ищите в другом месте! За так и чирей на известном месте не появится!
Иван Васильевич с грустью оглядел хохотавших людей, сказал тихо:
– А платить у вас всё равно нечем. Прошлый раз вот товарищ, – он указал на Алексашку, и на лице того вспыхнула блаженная улыбка, – говорил, что у вас, как в присказке, в одном кармане вошь на аркане, в другом – блоха на цепи.
Присказка эта известная, видимо, пришлось по душе людям, они засмеялись облегчённо, точно скатился с них тяжёлый груз, и только Алексашка, недовольный, заворочался, толкнул соседа Симу Силкина, по кличке Кубарь, молчаливого, сумрачного мужика:
– Слышь, сосед, что-то не так! Не так и всё. Дуравят нас, как хотят! Выходит, его баба, – он показал глазами на учителя, – будет за здорово живёшь на ребятишек готовить? Держи карман шире!
Алексашка говорил негромко, но в притихшем корогоде слова прозвучали чётко, как «по радио», и даже учитель заволновался, затряс волосами, с удивлением поглядывая на собравшихся. Жена его буравила Алексашку глубоко запавшими глазами, видимо, с тревогой ожидала, что ещё скажет этот человек.
А Алексашка, заметив всеобщее внимание к своей персоне, начал говорить громко, уже обращаясь не к Симе, а ко всем собравшимся.
– Что-то не то, говорю, мужики, чудно, как говорят, дядюшкино гумно…
Жена учителя дёрнулась, видимо, что-то хотела сказать, но Иван Васильевич положил ей руку на плечо, и она опять удивлённо уставилась на Федянина. А тот, выдержав паузу, заговорил с вызовом:
– Любой человек в своих делах выгоду ищет. Она правильно, наша разлюбезная Зинка Мура, сказала про чирей. Не почешешь – не поимеешь… У нас до войны в деревне Петя Рупь жил. Ну, на фронт его забрали, там ранили, в госпиталь уложили… Шлёт он письмо о ранении свой Дорке – о несчастье, какое с ним приключилось. А та в ответ: «Дорогой Петя, прочитала твоё письмо, сильно расстроилась». Рупь, видать, грамотой не шибкий, письмо прочитал и не понял ничего, пишет жене: «Дарья, напиши, где ты построилась?» Тут и взвилась бабочка, как птица вспорхнула: «Чёрт неумытый, сам жил – ни копейки ни припас, а теперь спрашивает, будто ему здесь домину купца Епахина задницей выседела». Вот я и говорю, даже задницей барыш не высидишь.
На Федякина зычно крикнул Симка:
– Ты замолкнешь или нет, бубен худой! Всех людей всполмашил. У самого один Витька и есть, а слов, как понос…
Кажется, первый раз Алексашка смутился, вывернул румяные, тонкими ниточками губы, махнул рукой:
– Ну и чёрт с вами, решайте, как знаете.
Дальше собрание пошло быстрой колеёй. Договорились на каждого ученика заготовить по три ведра картошки, по два кочана капусты, пять фунтов пшена, собрать по необходимости лук и другие приправы. Поручили это сделать после уборки Нюрке Козловой, у которой на попечении было пять ребятишек. Муж её, Фрол Козлов, погиб совсем недавно на лесозаготовках, пришибленный толстый сухостойной сосной. Был он мужик работящий, хороший плотник, и вся деревня питала к нему и его многочисленной семье искреннее уважение. И было за что – в овдовевшей за годы войны деревне был Фрол незаменимым работником и в общественном деле, и не отказывался, когда надо было какой-нибудь ремонт провести в осиротевших домах.
