Перед тем как войти в «Шератон», донья Лукреция надела большие солнечные очки в перламутровой оправе с дужками в виде трезубцев, купленные утром в лавке на улице Ла-Пас. Очки были огромные и на редкость вульгарные. Женщина торопливо пересекла холл, опасаясь, что один из швейцаров в униформе с блестящими пуговицами остановит ее и спросит, кто она такая, или просто выставит вон. Однако никто не обращал на нее внимания. По лестнице, ведущей в бар, донья Лукреция поднялась медленно и с достоинством. Полумрак вернул ей уверенность, пошатнувшуюся было перед сверкающим огнями фасада жуткой на вид огромной прямоугольной коробки отеля, сверху донизу набитого коридорами, лифтами, балюстрадами и номерами. В полутемном прокуренном зале почти не было свободных мест. У стойки, на фоне тускло поблескивающих бокалов и желтоватых бутылок, передвигались неясные тени. От столиков доносился веселый шум большой попойки.
Приободрившаяся, полная решимости преодолеть любое непредвиденное препятствие, донья Лукреция подошла к бару и уселась на высокий табурет у стойки. Отразившееся в зеркальной стене страшилище не вызывало у нее ни отвращения, ни насмешки, скорее нежность и немного жалости. К огромному удивлению доньи Лукреции, бармен, смуглый парень с напомаженными волосами, в жилетке с чужого плеча и в галстуке, больше напоминавшем удавку, грубо бросил ей:
– Заказывай или проваливай.
Донья Лукреция хотела было возмутиться, но вовремя опомнилась и решила, что такое обращение можно счесть комплиментом ее маскарадному костюму. И попросила новым голосом, приторным и жеманным:
– Вон ту, с горами на этикетке, будьте добры.
Бармен подозрительно поглядел на нее, словно гадая, не шутка ли это.
– Значит, с горами, понятно, – пробормотал он, удаляясь.
Донья Лукреция решила, что ее образ будет законченным, если она закурит. Подумав, женщина выбрала длинные ментоловые сигареты «Кул» и принялась выпускать колечки в потолок, откуда ей подмигивали маленькие лампочки.
Вместе с выпивкой бармен принес счет, и донья Лукреция не стала возмущаться столь вопиющей демонстрацией недоверия; она покорно расплатилась, но чаевых не оставила. Едва женщина успела сделать глоток, как кто-то присел рядом с ней. Донья Лукреция вздрогнула от неожиданности. Игра зашла слишком далеко. Но это была женщина, довольно молодая, в брюках и глухой темной блузке без рукавов. У нее были длинные прямые волосы и отчаянный, соблазнительный вид натурщицы Эгона Шиле.
– Привет. – Голос показался донье Лукреции знакомым. – Мы ведь раньше встречались?
– Вряд ли, – ответила донья Лукреция.
– Прошу прощения, обозналась, – констатировала незнакомка. – На самом деле память у меня ни к черту. Ты часто здесь бываешь?
– Время от времени, – неуверенно отозвалась донья Лукреция. Неужели ее узнали?
– Да, «Шератон» не тот, что раньше, – вздохнула девушка. Она закурила и выпустила облачко дыма, которое не спешило рассеиваться. – Говорят, в пятницу здесь была облава.
Донья Лукреция представила, как ее вталкивают в полицейский фургон, везут в участок, регистрируют как проститутку.
– Заказывай или проваливай, – велел бармен, ткнув пальцем в ее соседку.
– Пошел в задницу, индеец вонючий, – отрезала девушка, не удостоив его взглядом.
– Ты, как всегда, сама любезность, Аделита. – Бармен широко улыбнулся, продемонстрировав зеленые зубы. – Ради бога. Будь как дома. Ты моя слабость и бессовестно этим пользуешься.
И тут донья Лукреция ее узнала. Боже милостивый, да это же Аделита! Дочка Эстерситы! Кто бы мог подумать, дочка этой святоши Эстер.
– Дочка сеньоры Эстерситы? – Хустиниана согнулась пополам от смеха. – Аделита? Малышка Аделита? Дочка крестной Фончито? Как хотите, сеньора, но этого мне не проглотить. Ни с кока-колой, ни с шампанским.
– Говорю тебе, это была она, – повторила донья Лукреция. – Наша тихоня. Ругалась как сапожник и чувствовала себя в этом баре как дома. Словно самая разудалая проститутка во всей Лиме.
– А она вас узнала?
– К счастью, нет. Не перебивай, дай мне рассказать. Пока мы болтали, к нам подсел какой-то тип. Кажется, они с Аделитой были знакомы.
