Голос Фончито дрожал, глаза сверкали, и донья Лукреция поспешила успокоить его.
– Шиле действительно был предрасположен к шизофрении, как многие творческие натуры, – начала она. – Художники, поэты, музыканты. У них очень сложный внутренний мир, его не вместить одной личности. Но ты самый нормальный ребенок на свете.
– Не говори со мной как с несмышленым младенцем, пожалуйста, – обиделся Фончито. – Я таков, каков я есть, ты сама только что это сказала. Старик и ребенок. Ангел и демон. В общем, шизофреник.
Донья Лукреция погладила мальчика по голове. Ей захотелось схватить пасынка в охапку, посадить на колени и долго ласкать.
– Ты скучаешь по маме? – вырвалось у доньи Лукреции. Смутившись, она спросила по-другому: – Я хочу сказать, ты часто о ней думаешь?
– Почти никогда, – спокойно ответил Фончито. – Я и лица бы ее не помнил, если бы не фотографии. А скучаю я только по тебе. И очень хочу, чтобы вы с папой помирились.
– Боюсь, это будет непросто. Понимаешь? Иные раны затягиваются с большим трудом. И рана Ригоберто как раз из таких. Он очень на меня обижен, и справедливо. Я совершила чудовищную глупость, и нет мне прощения. Едва ли я когда-нибудь пойму, что случилось на самом деле. Чем больше я об этом думаю, тем более невероятным мне все это кажется. Словно это была не я, а кто-то другой, чужой человек во мне.
– Значит, у тебя тоже шизофрения, – рассмеялся Фончито, и донье Лукреции вновь показалось, что он пытается заманить ее в ловушку.
– Разве что чуть-чуть, – нехотя согласилась она. – Но давай не будем говорить о таких печальных вещах. Лучше расскажи что-нибудь о себе. И о папе.
– Он тоже по тебе скучает, – торжественно произнес Фончито. – Потому и отправил анонимку. Рана затянулась, и он хочет помириться.
Спорить не было сил. Донью Лукрецию охватила печаль.
– И как он поживает? Как всегда?
– Дом и работа, работа и дом, и так каждый день, – ответил Фончито. – Запирается в кабинете, слушает свою музыку, рассматривает картины. Все это только предлог. Папа запирается не для того, чтобы читать, любоваться живописью или слушать диски. Он думает о тебе.
– Откуда ты знаешь?
– Он говорит с тобой, – признался мальчик, понизив голос и тревожно оглянувшись на дверь, через которую в любой момент могла войти Хустиниана. – Я слышал. Знаешь, я тихонько подкрадываюсь к двери и прикладываю ухо к замочной скважине. Меня еще ни разу не поймали. Я слышал, как папа говорит сам с собой. И все время произносит твое имя. Клянусь.
– Так я тебе и поверила.
– Ты же знаешь, такое нельзя придумать. Поверь мне. Он хочет, чтобы ты вернулась.
Фончито говорил горячо, убежденно, увлекая собеседницу в свой соблазнительный и опасный мир, мир невинности, доброты и коварства, чистоты и порока, простодушия и расчета. «С тех пор как это произошло, я стала жалеть, что у меня нет детей», – подумала донья Лукреция. Теперь поняла почему. Мальчик сидел на корточках перед открытой книгой и внимательно смотрел на мачеху.
– Знаешь что, Фончито? – вырвалось у доньи Лукреции. – Я тебя очень люблю.
– И я тебя тоже.
– Не перебивай. Я люблю тебя, и меня огорчает, что ты не похож на других детей. Ты слишком серьезный и, по-моему, упускаешь много хорошего, такого, что бывает только в твоем возрасте. С подростками происходит столько интересных вещей. А ты добровольно от них отказываешься.
– Я не понимаю тебя, – встревожился Фончито. – Ты буквально три минуты назад сказала, что я самый нормальный ребенок на земле. Разве я успел сделать что-то плохое?
– Что ты, конечно нет, – успокоила мальчика донья Лукреция. – Просто мне хотелось бы, чтобы ты играл в футбол, ходил на стадион, гулял с соседскими ребятами и школьными товарищами. Дружил с детьми своего возраста. Устраивал вечеринки, танцевал, влюблялся в девчонок. Неужели тебя это совсем не привлекает?
Фончито презрительно пожал плечами.
– Какая скука! – проговорил он в пространство. – Хватит того, что я играю в футбол на переменах. Иногда гуляю с соседскими ребятами. Но с ними с тоски помрешь. А девчонки еще глупее мальчишек. По-твоему, с ними можно поговорить об Эгоне Шиле? С приятелями я только время теряю. А с тобой наоборот. По мне, в сто раз лучше сидеть здесь, чем курить с компанией где-нибудь на Малекон-де-Барранко. И потом, зачем мне девочки, если есть ты?
