– Это тоже вид сверху, – прозвенел голосок Фончито. – Но вот что интересно: как он сделал набросок? Точно не на лестнице, ведь рисовал-то он себя. Ты заметила, мамочка?
– Я заметила совершенно неприличную картину, – заявила донья Лукреция. – Давай-ка пролистаем дальше.
– А по-моему, она очень грустная, – горячо возразил мальчик. – Посмотри на Шиле. Он словно согнулся под тяжестью невыносимых страданий. Смотри, он вот-вот расплачется. Тогда ему был всего двадцать один год, мама. Как ты думаешь, почему эта акварель называется «Жаркое причастие»?
– Не знаю и знать не хочу. – Донья Лукреция начала сердиться. – Она так называется? Так этот господин не только бесстыдник, но и богохульник в придачу. Немедленно переверни страницу, пока я ее не порвала.
– Что ты, мамочка! – возмутился Фончито. – Ты не поступишь как тот судья, который вынес картине Эгона Шиле смертный приговор. Ты просто не можешь быть такой несправедливой и ограниченной.
Гнев мальчика казался вполне искренним. Его глаза сверкали, ноздри подрагивали, лицо пылало, и даже уши стали пунцовыми. Донья Лукреция горько пожалела о своей неуместной вспышке.
– Что ж, ты прав, живопись, да и вообще искусство нельзя мерить обывательскими мерками. – Она нервно потерла ладонь. – Но ты, Фончито, все время выводишь меня из равновесия. Невозможно понять, говоришь ты от чистого сердца или что-нибудь замышляешь. Я не знаю, кто передо мной: ребенок или злобный, испорченный старик под личиной Младенца Христа.
Мальчик растерянно смотрел на мачеху, всем своим видом выражая глубокое изумление. Он часто моргал, силясь понять, в чем дело. Неужели она и вправду оскорбила пасынка нелепыми подозрениями? Вот еще. И все же, когда на глаза Фончито навернулись слезы, донья Лукреция почувствовала себя виноватой.
– Я сама не знаю, что говорю, – пробормотала женщина. – Забудь. Лучше давай поцелуемся и помиримся.
Фончито обнял мачеху и прильнул к ее груди. Донья Лукреция ощутила трепет хрупкого тельца ребенка, пребывающего в той поре, когда мальчики и девочки еще почти не отличаются друг от друга.
– Не сердись на меня, мамочка, – прошептал Фончито ей на ухо. – Лучше поправляй меня, если я что-нибудь делаю не так, давай мне советы. Я стану таким, каким ты хотела бы меня видеть. Только не сердись.
Фончито говорил едва слышно, уткнувшись мачехе в плечо, и женщина с трудом его понимала. Внезапно она почувствовала, что в ее ухо скользнул быстрый, словно стилет, язычок. Донья Лукреция не решилась сразу оттолкнуть мальчика, и он принялся покрывать ее шею влажными поцелуями. Наконец женщина, дрожа всем телом, мягко отстранила пасынка – и посмотрела ему в глаза.
– Тебе щекотно? – Фончито откровенно наслаждался собственной удалью. – Ты же вся дрожишь? Тебя током ударило, мамочка?
Донья Лукреция не знала, что сказать. Она вымученно улыбнулась.
– Все время забываю рассказать, – как ни в чем не бывало продолжал Фончито, устраиваясь на ковре. – Я начал претворять в жизнь наш план.
– Какой еще план?
– Вашего с папой примирения, конечно, – ответил Фончито, нетерпеливо махнув рукой. – Знаешь, что я сделал? Сказал ему, что видел тебя в Вирхен-дель-Пилар, невероятно элегантную, под руку с мужчиной. И вы были похожи на молодоженов.
– Зачем же ты соврал?
– Чтобы заставить его ревновать. И заставил. Ты бы видела, как он занервничал!
Фончито жизнерадостно рассмеялся. Услышав страшную новость, папочка сделался белым как полотно; закатил глаза и не проронил ни слова. Потом потребовал подробностей. Да он просто места себе не находил! Фончито решил подлить масла в огонь:
– Как ты думаешь, папочка, мачеха может снова выйти замуж?
Дон Ригоберто скривился:
– Откуда мне знать. Это у нее нужно спросить. – И, поколебавшись несколько мгновений, добавил: – Я правда не знаю, сынок. Тебе показалось, что этот сеньор ее друг?
– Трудно сказать. – Фончито покачал головой, как кукушка в часах. – Они держались за руки. И он смотрел на мачеху, как обычно смотрят в кино. Да и мачеха бросала на него такие особенные взгляды.
– Я тебя убью, бандит и обманщик! – Донья Лукреция швырнула в голову Фончито подушкой, и тот с притворными стенаниями повалился на ковер. – Ты все выдумал. Ничего ты отцу не говорил, а просто меня дразнишь.
