Фончито снова расплакался, на этот раз тихо, без надрыва, и донье Лукреции стоило большого труда его успокоить. Нежно обняв мальчика, она убеждала его выбросить из головы глупые страхи, доказывала, что с Ригоберто все в порядке, и, чувствуя как платье намокает от слез, думала, что между ней и пасынком существует глубокая, прочная связь. Постепенно ей удалось немного утешить мальчика. Ригоберто всегда любил запираться в кабинете, среди книг, картин и пластинок, слушать музыку, читать, делать записи в тетрадях. Разве Фончито об этом не знал? Не замечал ничего подобного раньше?
– Раньше все было по-другому, – возразил Фончито. – Он рассказывал мне о художниках, объяснял, как правильно разглядывать картины, учил разным вещам. Читал мне свои заметки. Пока ты жила с нами, папа смеялся, гулял, был нормальным человеком. А теперь все не так. Он грустит. Даже мои оценки его больше не волнуют, и дневник он подписывает не глядя. Ничего не желает знать, кроме своего кабинета. Сидит там часами. Боюсь, папа сходит с ума, как господин Адольф. Или уже сошел.
Мальчик обнял мачеху и уткнулся в ее плечо. В оливковой роще звучали голоса подростков, которые собирались по вечерам поиграть в футбол, выкурить сигарету тайком от родителей и пофлиртовать с девочками. Интересно, почему Фончито совсем не интересуется такими вещами.
– Ты правда все еще любишь папу? – Казалось, от ее ответа зависит вся дальнейшая жизнь мальчика.
– Я ведь уже говорила. Я никогда не переставала его любить. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что он по тебе скучает. Он любит тебя, мама, и не находит утешения с тех пор, как ты ушла.
– Случилось то, что случилось. – Донья Лукреция почувствовала легкое головокружение.
– А ты не думала снова выйти замуж? – осторожно поинтересовался Фончито.
– Ни за что. Ни под каким видом. К тому же мы с Ригоберто не разводились, а только разошлись.
– Значит, вы еще можете помириться, – обрадовался Фончито. – Загладить ссору никогда не поздно. Я с одним мальчиком в школе чуть ли не каждый день дерусь, а потом мирюсь. Когда все устроится, вы с Хуститой сможете вернуться домой. И все станет как прежде.
«А папочка излечится от безумия», – подумала донья Лукреция. Женщина злилась и на Фончито и на себя. Опять Фончито сумел увлечь ее своими сумасбродствами. Донью Лукрецию охватили горечь и досада, проснулись мучительные воспоминания. Она схватила мальчика за плечи и развернула к себе. Женщина вглядывалась в лицо пасынка долго и настойчиво, но тот стойко выдержал полный укоризны взгляд и не отвел заплаканных синих глаз. Неужели ребенок может быть таким циничным? Ему и тринадцати нет. И он еще говорит об их разрыве с Ригоберто как о досадной случайности? Разве не он устроил так, чтобы отец обо всем узнал? Залитое слезами личико Фончито, нежный рот, дрожащие ресницы и аккуратный подбородок выражали невинное удивление.
– Ты прекрасно знаешь, что между нами произошло, – процедила донья Лукреция, стараясь не давать воли гневу. – Тебе отлично известно, из-за чего мы расстались. Так что не строй из себя несчастную жертву взрослых. Ты виноват не меньше моего, а то и больше.
– Ты права, мама, – прервал ее Фончито. – Я вас поссорил, стало быть, мне вас и мирить. Только мне понадобится твоя помощь. Ладно? Ты просто обязана мне помочь.
Донья Лукреция не знала, что сказать: ей одновременно хотелось надавать маленькому наглецу пощечин и осыпать его поцелуями. Лицо ее пылало. Фончито, напротив, выглядел посвежевшим, бодрым и вполне довольным. Он даже начал улыбаться.
– Ага, покраснела, – заявил мальчишка, обнимая мачеху за шею. – Значит, согласна. Я тебя обожаю!
– Сначала рыдание, теперь безудержное веселье, – констатировала вошедшая Хустиниана. – Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
– У нас потрясающая новость, – сообщил мальчик. – Я расскажу, ладно?
– Это не Ригоберто, это ты у нас ненормальный, – вздохнула донья Лукреция.
– Должно быть, Венера и меня заразила сифилисом, – неловко пошутил Фончито. И торжественно объявил: – Папа с мамочкой скоро помирятся, Хустита. Ну как тебе новость?
