Всё это, по человеческой скромности и темности, называется: — Напишите о ней.
И вот, написала — доволен, сосед?
Одного хочу. В награду. Твоего молчаливого утверждения, что так, как любила ее я — сейчас, ты бы не любил бы ее ни тогда, двадцать своих лет назад, ни сейчас, двадцать ее лет назад — ни тогда, ни когда.
П. ч. так любить могут — только поэты.
* * *
Шея из последних жил.
* * *
Самое страшное (грешное), что она вовсе не была смешна…
* * *
La grande amoureuse?[7] Нет. Актриса, игрица.
* * *
Для него мы были — étrangers, иностранцы — на курорте естественно.
Для нее — тоже иностранцы — люди иной страны: молодости.
* * *
Старая женщина? Нет, благополучно.
Старая дама? Нет, почтенно.
Старая — что?
* * *
Глаза — у греческих статуй, у египетских мумий, сквозь прорези масок.
* * *
Беспощадность боя (глаза).
* * *
Лицо сделать (сделалось) именно таким — п. ч. не хотела (бы?) таким: сопротивление не бессонной ночи, не солнцу (не — не — не) — а —
(старости)
* * *
От чьего взгляда она ушла? Не моего, ибо ни один взгляд женщины для нее в счет не шел: она их не видела! (м. б. ошибаюсь? 1938 г.) — кроме взгляда соперницы — которых у нее уже не было. Кроме того, прочти она мой взгляд, она бы от него не ушла, ибо в нем было: зачарованность птицы — змеею, т. е. ее же власть. (Змея не хочет зачаровать птицы — это птица хочет зачароваться, верней птица, взглянув, не может оторваться. Зачарованность птицы держит змею.) Она ушла от другого взгляда — мужского взгляда.
* * *
— Дура! Дура! Дура! Седые волосы на молодом лбу. Или у тебя нет зеркала? Или ты не видишь, что ты — седая? Или ты не видишь, что ты молодая? Да я бы душу — другого у меня сейчас ничего нет, да и этого — нет — и никогда не было! — отдала за твое молодое лицо из к<оторо>го я — чего бы ни сделала! Презираю — ибо вся ты — презрение ко мне: моей красной шляпке на желтых волосах, моим желтым волосам на старом лбу. Вся ты — уничтожение меня — всей.
* * *
— Ничего. В цвете лет. Неплох. Сейчас — очень хорош. А тогда — был бы вол для моей колесницы.
* * *
Переигрыванье красного и соломенного. Молодость так же переигрывала в ней, как красная и белая солома.
* * *
Дело для нее было явно не в наших лицах (красивых, некрасивых и, кстати — сплошь коричневых), а в нашем возрасте, в нашем собирательном возрасте к<оторо>му имя — молодость, не в окраске лиц (— а в некраске их!), а в общем <сверху: нашем> цвете лет, в общем цвете наших лет, — саде, откуда она ушла навсегда. Мы для нее были — рай, каждая морщина на собственном лбу — меч архангела.
* * *
Ушла от нас, загораживаясь от нас как от солнца.
Вариант:
Загораживалась от нас как от солнца. Ушла от нас как от солнца.
* * *
Милая тень, что тебя ко мне влечет? Ты зла, черства, бездушна, ты наверное не поняла бы ни одной строки, а и поняв — отвергла бы. Ты из ненавистной мне расы пожирателей и господ жизни (пожирательниц и госпож!), ты — уничтожение всей меня, а как бы я, ради тебя — себя уничтожила бы!
Знаю. То, чего нет на пляже, то от отсутствия чего с пляжа — бегу: трагедия. Человека (он на этот раз зовется старой кокеткой) со смертью. Бывшего цветка, еще почти-цветка — еще чуточку-цветка! — с черепом, с заступом. Не: — Почему так всё кончается?! — а: — Не хочу, чтобы это кончилось! — Пусть всё кончится только не это!
Ты, свою молодость бы купившая — ценой всех жизней!
Ты была родной дочерью Людовика XV — après moi le déluge![8] — да и XIV — l’Etat, c’est moi.[9] Такие на Титанике, <сверху, над окончанием: ах>, отталкивая, в море сбрасывая чужих маленьких детей (своих у них нет и быть не может!), первые бросаются в спасательные лодки — спасать красоту!
Милая и злая чужая, родная чужая, такая недосягаемая под красными полями шляпы. (Заёмная кровь, весна.)
Вся я в ту секунду сводилась к укору: — почему Бог не создал меня мужчиной, чтобы в этот данный час (твой — последний!) любить тебя? — так, чтобы этой любовью вызвать на твоем лице окончательную победу молодости — улыбку.
* * *
(Спутник, огорченно и покорно: Pourquoi avons nous dû partir? Nous étions si bien là.[10]
Là[11] — это мы. Он — нашей молодостью — грелся…
