Потом он несся на лошади сам, потом — уже и без лошади, и не по земле, а как будто небо изогнулось, и он несется в огромной трубе, и опять тело его расширяется, и от этого труба все уже и уже, и он с трудом протискивается в нее, и плечи сдавлены, и голова, и темнеет в глазах, а впереди свет, и он торопится добраться до него, прежде чем задохнется, но кто-то набрасывает на шею веревку, тянет назад, прямо перед глазами черные доски, доски проваливаются вверх, исчезают… Кто-то сказал:
— Ишо живой… Давай сюда, у меня выдержит!
Опять тянули за шею, но теперь не назад, а вперед, в несколько рук поднимали, подталкивали, поддерживали, а он вырывался из рук и наконец вырвался и опять понесся один в черный дощатый потолок, потолок начинает раздвигаться, раздвигается, раздвигается — и вдруг сдавливает со всех сторон… Его окатили водой — это он понял, когда пришел в себя и увидел себя мокрым, а один казак стоял перед ним с ведром. Казак заулыбался.
— У него от веревки заговор! — сказал казак.
Теперь оттого, что его облили водой, он стал понимать слова и понял, что его вешали и что теперь будут вешать еще раз. Они больше не смеялись и не шутили и были озабочены тем, что не могут его никак повесить, и была даже осторожность в молчаливой деловитости их движений, как будто теперь они имели дело не только с ним, но с кем-то еще, кто им мешал. Из разговора он еще узнал, что в первый раз не выдержала балка, к которой привязали веревку, потом порвалась веревка. Это опять помогла мать, подумал он. Хорошо, что они облили меня водой, теперь я все слышу и понимаю. Теперь я сам себе помогу.
Он не знал, что он может сделать, но до последней минуты — той самой, когда ему снова накинули на шею петлю, — был уверен, что не умрет, и только когда его опять подняли, поставили на опрокинутое ведро, поддерживали, чтоб не упал — держись, родимый, сейчас, сей миг! — аккуратно укладывали на шее петлю, он вдруг увидел себя на веревке с дергающимися ногами, а они — вокруг и ждут, когда он перестанет дергаться, и взорвавшаяся вдруг гадливая ярость к ним и к себе за то, что позволяет с собой все это делать, с силой присел, выскользнул из рук, отлетело с грохотом ведро, прыгнул, схватился руками за бревно, повис, закричал от боли в плече, сорвался, но успел схватиться обеими руками за веревку, рычал от боли, петля вздернулась, болталась перед глазами, зубами поймал ее, выплюнул, упал, не теряя сознания, увидел, как запрыгала в воздухе пустая петля, как в ужасе отбежали от него казаки.
Потом лежал на полу, улыбался, смотрел на казаков, говорил, ломая русские слова:
— Мацонщик жить надо. Ишак один останется, скучать будет. Не жалко ишак?
Казаки не смеялись, молча смотрели на него; один медленно подошел, обнажил саблю, осторожно потрогал острием его ногу, потом лицо, надавил, смотрел ему в глаза. По щеке потекла кровь, но он видел страх в глазах казака и от этого без всякого усилия продолжал улыбаться.
Потом его долго вели по улицам, и он шел опустошенный, спокойный, всем телом уверенный, что ничего страшного с ним уже случиться не может, и видел, как течет из его плеча и с разбитого лица кровь, и ужас в лицах прохожих, и лицо Аллилуева в толпе; он подмигнул Аллилуеву — все от той же ясной уверенности в себе, но вспомнил, что на лице его маска из запекшейся крови, а Аллилуев не может его узнать, но Аллилуев, видно, все-таки узнал, потому что еще долго шел в толпе, до самого Метехи, и все время на лице Аллилуева был ужас, а его всю дорогу не покидало ясное и легкое чувство снисходительного презрения к смерти, и это его не покидало и после, когда он сидел в Метехской тюрьме, а его в это время искали по всему Кавказу, и уже даже не думая о том, как выйти из тюрьмы, он знал, что выйдет, и все случилось просто и легко, как он теперь и представлял все, что с ним могло случиться: некий Шаншиашвили, сидевший в тюрьме, с мальчишеским восторгом отдал ему свое имя, и, выходя из тюрьмы, он опять был так уверен в себе и спокоен, что городовой, приставленный сдать его под расписку родителям Шаншиашвили, согласился ехать отдельно на трамвае, чтоб не позорить его перед знакомыми своим присутствием.
