— А эти?
— Жандармы, мои подчиненные.
— Почему ваши войска атаковали меня?
— Не могу знать. Высшее начальство не посвящает меня в свои планы.
— Почему вы убегали?
— Как мы могли убегать, если шли впереди эскадрона?
— Однако за вами гнались, в вас стреляли!
— Не знаю. Может быть, это был отвлекающий маневр?.. Заставить тебя подумать, что охотятся за нами, и таким образом добраться до твоего родового гнезда.
— Возможно. Тебе не дали никакого приказа относительно меня?
— Нет. Не припоминаю.
— Ты лжешь!
— Не помнить — не значит лгать!
Поразмыслив немного, Марко подергал себя за длинный ус.
— А это мы сейчас проверим.
Он наклонился к Жоаннесу, расстегнул на нем мундир и начал искать. Засунув руку во внутренний карман, разбойник вытащил оттуда большой конверт, запечатанный красным сургучом.
— Ты хотел скрыть от меня эту бумагу?! — усмехнулся бей.
— Я совсем забыл о ней. После всех этих передряг у меня голова раскалывается и круги перед глазами.
Марко разорвал конверт и начал вполголоса читать:
«Бея Косова, нашего уважаемого друга Марко, просят по получении сего незамедлительно прибыть в Приштину. Было бы очень хорошо, если бы бей Марко отправился в вилайет тотчас же в сопровождении подателя письма.
Подписано: Омар-паша, главный правитель Приштины».
Больше ничего не было: ни даты, ни каких-либо других пометок, но внизу, под подписью, красовалась имперская печать.
Албанец расхохотался.
— Теперь понятно. Готовилась западня! Я выехал бы с небольшой охраной и нарвался на целый эскадрон! Хорош бы я оказался! Они меня либо убили бы, либо взяли в плен!.. Но почему же тогда они преследовали вас?
— Не знаю, — уклончиво ответил Жоаннес, хотя именно это он знал очень хорошо…
…Жандармы обнаружили мертвых лошадей, раздетый труп унтер-офицера и догадались о случившемся.
Поняв, что важный приказ, касающийся Марко, попал в чужие руки, и подозревая в содеянном трех беглецов, они решили на всякий случай изменить первоначальный план и предприняли атаку. Чем все закончилось, уже известно…
— Значит, ты участвовал в подлом заговоре против меня, истинного мусульманина и верного подданного его величества падишаха! — возмутился бей.
— Я солдат, и мне не положено обсуждать приказы командиров.
— Ты прежде всего дурак! Тебе следовало предупредить меня, продать мне эту бумагу, сообщить все, что знаешь. Я хорошо заплатил бы!
— Я такими вещами не занимаюсь!
— Значит, ты один такой и представляешь исключение из общего правила. Но я не верю тебе, ведь в этом мире все продается и все покупается, вопрос только в цене, а я щедр.
— Это щедрость бандита и вора! Ты одной рукой даешь, а другой еще больше отбираешь. Убийца!
— Врешь, свинья!
— Трус!
— Я! Марко! Трус?!
— Да, ты всего лишь жалкий трус!
Снести такое оскорбление в присутствии членов своего клана бей не мог. На какой-то момент он потерял самообладание: лицо исказила гримаса, глаза налились кровью, усы топорщились, на щеках появились белые пятна. Он заскрипел зубами от ярости, сжал кулаки и затопал ногами.
— Замолчи, сукин сын! Я сейчас велю своему леопарду растерзать тебя. Хадж, сюда! Хадж!
В ту же минуту зверь подскочил к хозяину, прижав уши к затылку и нетерпеливо скребя землю когтями. Отчаянным усилием Жоаннесу удалось подняться на ноги. Он стоял, гордо выпрямившись перед двумя хищниками, человеком и леопардом, и ждал своей участи.
Но следующий приказ для зверя так и не последовал.
— Нет! — прорычал Марко. — Это была бы слишком легкая смерть. Я изрежу тебя на куски, чтобы насладиться твоими мучениями, упиться видом твоей крови, услышать, как ты будешь униженно молить меня о пощаде! Только так можно отомстить за оскорбление!
С этими словами бандит выхватил из ножен кривую турецкую саблю и замахнулся. Клинок сверкнул на солнце.
Юноша даже не вздрогнул, хотя сильно побледнел. Глядя прямо в глаза своему разъяренному противнику, он в третий раз отчетливо произнес: «Трус!» В наступившей тишине это прозвучало как пощечина.
Было совершенно очевидно, что Жоаннес стремится вывести Марко из себя, спровоцировать в нем безудержный гнев, что заставило бы того потерять самообладание и толкнуло на убийство. Тогда друзьям вместо изощренных пыток и нечеловеческих страданий грозила бы страшная, но зато быстрая смерть.
