Снаряд разорвался далеко, у кромки леса, и Барлес ухмыльнулся, представив, как перепугались хорватские подрывники. Маркес во время взрыва не шелохнулся и снял только общую панораму, теряющуюся вдали. Потом он медленно поднялся и направился туда, где лежал Барлес. Как-то в Сараево Мигель де ла Фуэнте пытался, как только что Маркес, поймать камерой момент взрыва, и ему на голову посыпались осколки сербского снаряда вперемешку с камнями и здоровенными кусками асфальта. Мигель спасся только благодаря бронежилету и каске, и, наклонившись за большим осколком на память о том, как он был на волосок от смерти, Мигель обжегся о раскаленный металл. В самый кровавый период этой войны, в Сараево, журналисты называли это «заниматься шопингом». Надев бронежилеты и каски, они, когда начинался орудийный обстрел, вплотную прижимались к стенам домов в старой части города. Если снаряд взрывался неподалеку, все бежали туда, чтобы успеть снять тучу пыли, огонь, развалины. Добровольцы вытаскивали пострадавших. Маркес не любил, когда Барлес помогал спасателям, потому что тогда он попадал в кадр и все портил.
— Шел бы ты в санитары, сукин сын.
Слезы мешали Маркесу наводить на резкость, поэтому, когда из-под развалин доставали детей с расплющенными головами, он не плакал, но потом часами молча сидел один где-нибудь в углу. А Пако Кустодио однажды расплакался в сараевском морге, в один из тех дней, когда было двадцать-тридцать убитых и около полусотни раненых. Он вдруг перестал снимать и заплакал, и это спустя полтора месяца, в течение которых Пако ни разу и глазом не моргнул. Потом Пако уехал в Мадрид, а оттуда прислали другого оператора, который, впервые сняв ребенка, разнесенного на куски выстрелом гранатомета, напился и заявил, что с него довольно. Поэтому Мигель де ла Фуэнте сам взял камеру, и ему на голову посыпались камни и куски асфальта, когда он занимался «шопингом» в Добринье — районе Сараево, где ты оказывался под обстрелом, когда шел туда, когда возвращался и пока находился там; в районе, где не уцелело ни одной стены выше полутора метров. Мигель был сильным и жестким человеком, как Пако Кустодио, как Хосеми Хиль Диас в Кувейте, Сальвадоре и Бухаресте, как дель Висо в Бейруте, Кабуле, Хорремшехре или Манагуа. «Все они были жесткими людьми, но Маркес — жестче всех», — думал Барлес, глядя на прихрамывающего оператора. Маркес прихрамывал уже пятнадцать лет, после того как он, работая с Мигелем де ла Куадра, безлунной ночью под Асмарой сорвался в пропасть вместе с двумя эфиопами из Эритреи. Оба партизана погибли, а Маркес полгода пролежал парализованный, потому что его позвоночник рассыпался на составные части; ноги у него не двигались и он ходил под себя. Однако благодаря силе воли и упорству он выкарабкался, хотя никто и гроша ломаного за него не давал. А теперь, когда Маркес появлялся в редакции, люди отходили и издали украдкой поглядывали на него, и не потому, что Маркес был на войне, — просто снятые им кадры были войной.
Не снял я этот взрыв.
Видел.
Слишком далеко.
Лучше слишком далеко, чем слишком близко.
Это была одна из заповедей их ремесла. Так же, как — «лучше тебя, чем меня», и Маркес задумчиво кивнул. С этой дилеммой всегда сталкиваешься на территории команчей: если слишком далеко, то ты не можешь снять; а если слишком близко, то ты уже никому не сможешь об этом рассказать. И когда ты занимаешься «шопингом» под обстрелом, то хуже всего, если снаряды падают не просто слишком близко, а прямо тебе на голову. Маркес положил камеру на землю и присел на корточках рядом с Барлесом; прищурившись, он разглядывал мост. Маркес раздражался, если Барлес или кто-нибудь еще попадал в кадр, когда он снимал детей, погибших под развалинами, хотя порой и он не выдерживал и, отложив камеру в сторону, начинал разбирать завалы. Но случалось это только, когда материал, необходимый для полутора минут экранного времени, отведенного им в «Новостях», был уже отснят. Светловолосого, светлоглазого, крепко сбитого приземистого Маркеса женщины считали привлекательным. Поговаривали, что во время бомбардировки Багдада он переспал с Крошкой Родисио, но это был полный бред: во время бомбардировки, с камерой в руках, Маркес не заметил бы даже черных глаз Орианы Фаллачи в ее лучшие годы — во время событий в Мексике или в Сайгоне, — а Крошке Родисио было далеко до Орианы Фаллачи.
