— Дядя Матула, что ей надо?
— Бранит нас. Решила, что мы ищем ее гнездо. А ведь теперь у нее и гнезда нет. Своих птенцов она давно вырастила.
— Тогда чего же она?
— Так, по привычке. Всегда вопит там, где нет гнезда, и старается увести человека подальше, если он ищет ее яйца.
— Ее яйца?
— Да. Отличная яичница из них получается. Умная птица — чибис, обманывает только людей и собак, а на скот никакого внимания не обращает, даже если он пасется возле гнезда. Ну, скоро мы пройдем это болотце.
— Вот хорошо, — откровенно заявил Плотовщик; ему пришлось повысить голос, потому что тысячи водоплавающих птиц крякали, клохтали, верещали и свистели так громко, что Матула иначе бы его не расслышал. Но их пока еще не было видно.
Тропка дальше стала посуше, и впереди постепенно начала вырисовываться из тумана широкая дамба.
— Теперь ты увидишь птиц, — сказал Матула. — За дамбой разлив, большая вода, она там осталась еще от Балатона. Вот где они кричат. Только иди тихо.
И Плотовщик увидел их. От удивления он широко раскрыл рот, и глаза полезли у него на лоб, потому что на берегу их мелькало немного, но над рекой, похожей на огромное, вдребезги разбитое зеркало, с оглушительным шумом кружились несметные стаи пернатых.
Теперь Дюла и Матула, даже крича, с трудом слышали друг друга, так оглушительно крякали и свистели птицы, а в той стороне, где начиналось озеро, взлетали ввысь все новые и новые стаи, сливаясь с шумной ордой.
— Они боятся нас, дядя Матула? Старик пожал плечами.
— Сначала пугаются, потом привыкают. Но теперь их разве столько, сколько водилось прежде! Это вот Зала. — Он показал на реку. — Когда здесь не было дамбы, она текла куда хотела. Вот тогда ты посмотрел бы! Тучами утки вились, да все на свете переводится. Хотя нынче птиц не разрешают трогать; ведь здесь заповедник. Так это называется. И очень умно, что заповедник.
— Значит, здесь нельзя охотиться? — огорчился наш друг Плотовщик, забыв свои благие мысли по поводу насвистывавшего черного дрозда и Эрнеи с пневматическим ружьем.
— Можно только тем, у кого есть разрешение. Ну, пошли к шалашу, оставим там свои припасы. Потом обмозгуем, из чего бы сварить обед.
— А не утащат рюкзак?
— Сюда без пропуска никто не проберется. Да и в шалаше Серка.
Дюла не спросил, кто это. Может быть, какой-нибудь старик вроде Матулы.
Тучи пернатых уже не кружили в воздухе. Они рассеялись вдали или снова опустились на воду. Теперь, когда над мальчиком пролетала какая-нибудь птица, он останавливался.
— Кто это?
— Серая цапля. А еще говорят кваква.
— Почему кваква?
— Так ее называют, потому что она кричит «квак-вак»…
— Странно.
— Чего странного? Кричит так, ну и пусть себе кричит. Сама знает, что ей кричать. Ну, нам сюда, в кусты. Только сначала дай мне руку. Нет, правую.
Матула выудил из мешка, набитого разным добром, кусочек сала и помазал им Дюле руку.
— Теперь можем идти.
— Зачем же это?
— Потом узнаешь.
Плотовщик предполагал, что возле густого кустарника они свернут в сторону, но Матула полез в самую чащу, и лишь за ней обозначилась проторенная тропка. По этой извилистой ленте они вскоре вышли на полянку, поросшую низкой травой, где под двумя ольхами прятался шалаш, который Матула называл «салашом».
«Говорит так, ну и пусть говорит. Может, так и надо», — подумал весело Дюла, хотя ноги у него были в кровавых ссадинах, рюкзак резал плечи, а грязные сандалии болтались в левой руке. Нашего Плотовщика манило нутро шалаша, где он надеялся избавиться наконец от тяжелого рюкзака.
Перед входом стояла собачонка и, махая хвостом, рычала. Она была привязана.
— Обрадовалась, меня увидала, а рычит, потому что тебя не знает. Это моя собака, Серка. Прикинься, будто ты ее и не заметил. А потом, как мы сядем, тихонечко подставь к ее морде руку, помазанную салом.
Серая собачонка, услышав свою кличку, радостно затявкала, а когда старик подошел к ней, обхватила передними лапами его ногу, но по-прежнему не спускала глаз с мальчика.
— Это гость, — строго указал на Дюлу Матула. — Гость! Ступай на место!
Серка растянулся в углу шалаша, а Плотовщик сел так, чтобы его правая рука оказалась поближе к собачьей морде.
