ее» (стр. 115). Зачем же на очах, а не на глазах – разве для красоты слога? «Не докончив речи, она снова опустила голову, как бы борясь с желанием говорить и
другим влиянием» (стр. 142). Что-то темно! «Это было первое огорчение,
которое я от него имела» (ч. IV, стр. 72). «Я вам
говорю вперед
свои намерения» (стр. 97). «Нет, вы знаете, что я вас не балую… я… может быть, одна только и говорю вам правду… Бы должны быть за то благодарны… потому что я не со всеми такова. Что, вы не находите, – сказала княгиня, обращаясь ко мне, – что надо сколько-нибудь отличать от прочих того, кому решаешься говорить то, чего другие не смеют говорить?» (стр. 106). Складно выражаются по-русски французские княгини! «Он даже не подозревал
величины (великости?) огорчений, им мне причиняемых» (ч. VI, стр. 34). «Если проступок может быть извинен и облагорожен достоинствами того, кто заставил нас впасть в
оный, то любовь моя извинительна» (стр. 76): это «оный» употребила в разговоре герцогиня де Ришваль!! «Но перо мое останавливается… рука дрожит… я вся дрожу при этом
раздирательном воспоминании!» (ч. VIII, стр. 137). Ба! да этот перевод –
раздирательный! «Однажды, катаясь в карете в Булонском лесу с г-жою де Ришвиль, две женщины в сопровождении многих мужчин быстро промчались мимо нас» (ч. IX, стр. 125). Каков галлицизм! «Его
предпочтения ко мне к (почему же и не сказать этого?)
мои предпочтения к нему, ибо чувство, внушившее нам их, не имело в себе ничего дурного, были так естественны» и проч. (ч. X, стр. 56). Довольно!
Но перевод «Иезуита» – еще лучше. Видно, он принадлежит немцу, который в совершенных летах начал учиться по-русски и еще не доучился. «Он занял свое место в креслах у окна, которое, выходя в сад, само представляло сад, уставленное густыми цветами» (ч. I, стр. 81). «Я видел, что глаза твои были заплаканы, когда во время десертаты воротилась к нам» (ч. II, стр. 33). Таких примеров, и даже лучших, в трех частях «Иезуита» бездна, да довольно и этих.
