В четыре часа Леша дал Гале команду садиться за уроки, и Галя перешла за стол в большой комнате, и они два часа честно оттрудились.
Потом пришел Слава Кайдалов и позвал Лешу погулять.
Ну, Леша бросился обуваться, но сразу замедлился, он рад приходу Славы, но надо ведь и показать, что не собирается выворачиваться наизнанку. Хотя, понятно, привычно гордился, что Слава заходит именно за ним. Вот в классе сколько парней, а Слава выделил именно его, а что он, Леша, такое, чтоб его выделил первый номер класса.
Потом прошел в большую комнату и еще раз велел Гале из дома ни ногой.
— Приду — поужинаем и посмотрим телик. В семь сорок хорошая картина.
Они медленно шли по длинному, два года назад проложенному к новым домам проспекту. Прохожих не было — все ходят дворами, так быстрее. Справа тянулись сараи, гаражи, зеленый деревянный забор воинской части. Было тепло, хотя солнце, растворяясь в туманной дымке, светило тускло. Вдоль тротуара росли молодые деревца, и новый, плотного асфальта тротуар устлан желтыми и красными листьями.
Шли они, значит, медленно, сцепив руки сзади (тут Леша подражал Славе — вот это — сцепив руки сзади и внимательно глядя под ноги — и понимал это). Со стороны-то, два маленьких старичка решают невозможные мировые проблемы. Леше потому и нравилось при ходьбе по проспекту подражать Славе, что со стороны, значит, казалось, что два маленьких старичка решают невозможные мировые проблемы.
Слава рассказывал «Марсианские хроники». Первую историю он закончил, когда они дошли до конца проспекта. Разом развернулись (и несомненно старались, чтоб именно разом развернуться) и пошли обратно.
— Мы уже договаривались говорить друг другу правду, — вдруг сказал Слава. — Пусть врут взрослые. А ты скажи мне, Леша, как ко мне относятся в классе. Только, конечно, правду. Как и договаривались.
— Не понял, — сказал Леша.
— Ну, вот как относятся. Шкала большая. Любят. Ненавидят. Презирают. Боятся.
Леша понял, что обязательно надо говорить правду. Соврет Леша — Слава поймет, тогда все, дружбе конец.
— А чего тебя бояться? Ты никого не цепляешь. Любят? Не знаю. Нет, наверное. Любят Андрона. Вот это точно.
— Но он шут.
— А его любят. Он неделю болел, а когда вышел, вон как все обрадовались.
— Понял. Мне бы так не радовались. Что же осталось у нас? Надеюсь, не презрение?
— Нет. Ты понимаешь, всем кажется, что ты как бы весь из себя. Ну, вот, мол, я книги вообще читаю, вот я в астрономии вообще кумекаю. Ты с ними играл в «бутылочку»?
— Нет.
— А звали?
— Звали. Но я не пошел.
— А меня и не звали. Про тебя, конечно, сказали — выстебывается.
— Понял, — сказал Слава, и некоторое время они шли молча,
Ох, как же хотелось Леше спросить, а как к нему относятся в классе. Но побоялся. Слава скажет правду, а правда эта такова, что к Леше никак не относятся. Да, он словно бы место пустое. К примеру, никто не звал его на день рождения. Правда, и он никого не зовет. Но он-то не зовет по простой причине — день рождения у него в июле и Леша всегда в лагере, так что за последние годы вообще никто ни разу не вспомнил про его день рождения. Но это ладно. А вот они собираются у кого-нибудь потанцевать. Его хоть раз звали? Нет. Или купят пепси и балдеют. Его зовут? Нет.
— Скажи, а у тебя бывает такое вот, что ты идешь по этому проспекту, мимо этих домов, а кажется тебе, что ты впервые здесь идешь. Ну, как космонавт, который впервые попал на незнакомую планету? — спросил Слава.
— Нет, так у меня не бывает, — признался Леша. Его, понятно, тянуло присвистнуть покрасивее, но удержался — договорились ведь говорить правду.
— А бывает у тебя совсем другое? Вот мы идем по городу. И я спрашиваю, бывает у тебя то, бывает другое. Я же тебя впервые об этом спрашиваю. А кажется, что мы уже вот так точно шли и раньше, и я задавал вот точно такие вопросы.
— Такое бывает!
— Нормально! — успокоился Слава. — А то я думал, что у меня легкое оборзение.
— А вот у тебя бывает такое, что вот ты засыпаешь, и тебе кажется, что ноги вытягиваются, и пробивают стену, и перегораживают проспект?
— Это я понимаю. Так бывает, когда человек в рост попер.
