— Выпейте и успокойтесь, — сказал он. — Я снимаю с вас ответственность. Ответственный — я. Теперь вытрите слезы, сядьте и слушайте. Оставьте их в покое. Они вершат над подлецом свой справедливый, общественный, пионерский суд. Оттого что он заранее не запланирован, по линейкам не расписан, взрослыми не утвержден, он хуже не стал, он стал лучше. Потому что возник непосредственно, исходит из глубины их чистых сердец, из ясного понимания — что хорошо, а что плохо.
— Но мы должны сами себе дать отчет, — дрожащим голосом произнесла она. — А где были мы, когда они устроили этот страшный шум? Где наше влияние? Где наш вклад в воспитание детей?
Начальник Синего лагеря тихонько похлопал ее по руке, сжимавшей скомканный платочек.
— Ну, не все так плохо, — засмеялся он. — Мы ответим себе: мы были тут, рядом с ними. Мы всегда были рядом — и когда на фронтах воевали, и когда пятилетки строили, и когда учили ребят читать и думать. Вклад наш, ответим мы, как раз в том и есть, что они не прошли мимо подлости, не согласились мириться со злом.
А когда она ушла, начальник лагеря сказал:
— Ясно, у нашего Левки должен быть именно такой внук.
А Мосолов спросил:
— А где твои внуки? Что поделывают?
— Как что? — удивился начальник Синего лагеря. — Конечно, они тоже там, свистят.
И тут Лесь увидал: неподалеку от Коли, у парапета, возле первого ряда трибуны, стоит Дед. Наверно, он только что пришел. Дед не спеша снял очки и не спеша сложил их в нагрудный карман. После чего сунул согнутый палец в рот.
Никогда, никогда Лесь не мог даже догадаться, что Дед умеет так отчаянно звонко, залихватски, по-разбойничьи свистеть. Да! Дед свистел! Из-под его седых бровей, из-под лукаво приспущенных век блестели по-мальчишески острые, веселые, довольные глаза.
На другой день океанский лайнер, теплоход-сухогруз «Народный комиссар», поднял якоря и прогудел три раза, прощаясь с Теплым берегом. До тех пор пока его могучий корпус с белыми надстройками и развевающимся по ветру красным флагом на кормовой мачте не скрылся из виду, не растаял в серебристом мареве горизонта, Лесь и Вяч не уходили со старого пирса. Вяч сидел на толстой швартовной пушке — чугунной тумбе, за которую когда-то, пока пирс не вышел на пенсию, моряки заводили швартовы судов. Лесь, облокотившись о погнутый чугунный поручень, стоял на краю. Он весь целиком отражался в зеленоватой воде, в том самом месте, где, раскрыв прозрачные венчики, покачиваясь, висели медузы.
Неподалеку от пирса на пляже сидели Дед и Димка. Сегодня в воскресенье Димкин детский сад не работал. На теплых камнях спал на боку Щен, попарно сложив задние и передние лапы. Его убаюкали мерные заплески волн.
Димка был занят делом: укладывал спать корешки, омытые и выброшенные морем, страшные, рогатые и зубатые.
— Это морские чудища, — объяснил Димка Щену и для убедительности ткнул одного такого ему в морду. Щен отвернул сонный мокрый нос.
— Это у моих чудищ детский сад, — объяснил Димка. — Им обязательно нужно. Иначе они совсем исчудятся, у них во какие рога вырастут!
— Очень правильно, — согласился Дед и прижал камнем газетное одеяло на одном из чудищ, чтоб не срывало бризом, который целыми днями дует с моря на берег, а по ночам — с берега в море.
Дед смотрел на своего старшего внука Леся. Длинный-предлинный мальчик отражался в воде. Раскачиваемое волной отражение дробилось. Вытягиваясь, змеились ноги, руки, утолщались колени и плечи. Струилась кольчуга рыбьей чешуей, прозрачно поблескивали стальные латы. Волны рассыпали и снова намывали зыбкие доспехи.
Дед зажмурился и потряс головой, стряхивая наваждение:
«Тебе примстилось, старик», — сказал он сам себе.
— Дед! Гляди… вон там… — Димка толкнул Деда под локоть. — Видишь, Дон Кихот вниз головой стоит? Длинный, как в книжке!..
Лев-Лев рассмеялся. Значит, не наваждение, значит, и Димка следит за неожиданной игрой волны и света.
Прошел ветерок. Волны зашлепали о бетонную стенку волнорезной буны, пробежали меж железных ног пирса. Отражение заметалось, пропало. Потом упрямо собрало свои черепки и выстроилось, как прежде.