Дрезина убегала от настигающей ее грозы, но не смогла убежать; и последние тридцать минут дороги над маленькой желтенькой быстро идущей по рельсам машиной по-медвежьи рявкал гром, голубые холодные линейные молнии, как эрэсы, яростно полосовали черное вздыбленное небо, и Сергей представлял себя командиром готовой к атаке роты десантников.
Берегом озера они ехали пять минут. Николай знал подъезд к большой воде по солончаковому полю. На его середине урчанием мотоцикла они вспугнули занятого поверженной добычей огромного в размахе крыльев луня. Тот тяжело взлетел, и его сразу атаковали две визгливо-нервно кричащие чайки.
— Черт-те что! — глядя на поспешное бегство луня, громко сказал Сергей.
— Что? — наклонился к нему Николай.
— Да вон, — недовольно кивнул Сергей, — чайки луня гоняют.
— А-а, — понимающе сказал Николай и выключил зажигание.
Озеро спокойно-голубовато светилось. Сергея охватила теплая, давно желанная тишина. Он посмотрел в небо, высоко-высоко там крутила фигуры высшего пилотажа черная молчаливая точка, и такая тоска нахлынула, что он закрыл глаза и решил не открывать их, пока не пройдет этот, ставший в его жизни обыкновенным, приступ смертельно-безысходного одиночества.
Лейтенант спрятал ключ зажигания в боковой карман кителя, слез с седла, расстегнул ремешок мотоциклетной каски и, сняв ее, провел широкой грубой ладонью по своим рыжим коротко стриженным волосам.
— Тебе помочь?
Сергей помедлил, потом негромко сказал:
— Да, помоги, Коля. Ноги затекли.
Помогая ему выбраться из коляски, чувствуя, как сотрясается плохо управляемое тело друга, Радченко думал: «Ведь каких-нибудь десять сантиметров доворота, и Серега бы нормально упал на ковер!..»
…Пять с половиной лет назад, в тот невыносимый день он проснулся с чувством недовольства и раздражения: с середины ночи шел мокрый снег, и ему не нравилось серое, скучное небо и тесная, без ремонта квартирка. Он давно мечтал жить в комнате с высоким потолком, чтобы в ней было много солнца и воздуха. Все утро до взвешивания так хотелось пить: за последние двое суток перед соревнованием он выпил только стакан воды. Стоя под душем в остужающей струе воды — при сгонке тело горело, сжигая в себе последние граммы лишнего веса, — Николай тогда думал о главном своем сопернике на ковре, у которого почти никогда не выигрывал. Самым трудным для него было бороться с Серегой. Взяв его на победный прием, под приветственный крик болельщиков кинуть его на спину, а самому остаться стоять, что в самбо считалось чистой победой, или, захватив руку Сергея на болевой, чувствовать — рука друга, как птица бьется, вырывается из железных тисков захвата… Все-таки это было несправедливо и странно: ходить с другом детства, раскудрявым, улыбчивым, кареглазым, которого так любили девушки, по спортивному залу, вокруг ковра, где шли отчаянные бои, стоять с ним, шутить, хлопать по плечу, решать — пойдут или не пойдут они вечером прогуляться в горсад, и вдруг услышать металлический голос: «На ковер вызываются борцы весовой категории до семидесяти четырех килограммов — Борисов, Радченко… В красном углу — Сергей Борисов, первый разряд. В синем углу ковра — Николай Радченко, первый спортивный разряд». Удивлявшая многих спортсменов странность заключалась в том, что в секции тренировались мастера, у которых Сергей никогда не выигрывал, а Николай мог сделать им на спаррингах даже болевой прием. Случалось, на соревнованиях, проиграв Сереге, он со злости мог кинуть сильнейшего борца через спину с колен.
Той зимой, в феврале, на первенстве города, Николай решил, наконец, сломать в себе эту распроклятую, ему самому трижды непонятную расслабленность перед другом, и все время, до их с Серегой выхода на ковер, он не подходил к нему, чего раньше не делал.
Николай хорошо помнил, как за двадцать минут до призывного гонга он ушел в раздевалку, сел там на скамейку, пристально глядя на пустую, свежеокрашенную синюю стену и стал думать: «Я должен выиграть. Я сильнее. Это все знают. Я должен выиграть» …Он настраивался на схватку, как никогда в жизни — сурово и зло, зная, что в идеале спортсмен должен выходить на борцовский ковер, как на самый последний бой. Николай одиноко сидел на низкой скамейке в молчаливом, цепком сосредоточении и с удивлением чувствовал, как в нем рождается гнев, до этого ему неизвестный…
