Действительно, ислам возник как своеобразная попытка вернуться к первозданному монотеизму. Мусульмане считают себя общиной Ибрахима – ханифа, т. е. возводят себя к тому «протоиудейскому» единобожию, которое исповедовал Ибрахим, как сказано: «Ибрахим не был ни иудеем, ни христианином, а был он ханифом предавшимся и не был из многобожников» (Сура 3.60 (67) ср. Сура 2.129). В этом импульсе возвращения к первоистоку заключен один из важнейших пафосов ислама, и диалог религий вполне бы мог осуществляться в этом направлении.
Между тем иудаизм и христианство выглядят в Коране уклонением от первозданной веры, которая только в исламе обнаруживает свою чистоту: «Что, Ибрагим, и Исмаил, и Исхак, и Йакуб, и колена были иудеями и христианами?» (Сура 2.134).
Этот ход внешне напоминает тот, который впоследствии был сделан протестантизмом. Лютер усмотрел в католической церкви отречение от первозданного христианства и решил его воспроизвести через голову католицизма. Магомет вроде бы сделал нечто подобное. Однако сходство далеко неполное. Лютер строил свою реформу на единственном источнике – Библии, которую он для лучшего понимания даже перевел на немецкий язык. Магомет же отверг Библию. Он о ней постоянно и даже как будто с уважением упоминает, однако в целом его реформа строится на откровенной подмене. Библию незаметно вытесняет Коран. На поверку это выглядит так, как если бы Лютер объявил фундаментальным источником не Библию, а какие-нибудь свои полемические трактаты типа «О рабстве воли».
Если бы Коран был представлен в качестве мидраша, по меньшей мере, в качестве текста дополнительного к Торе, арабы остались бы народом, интегрированным в иудео-христианскую цивилизацию. Более того, они смогли бы занять внутри этой цивилизации вполне оригинальное и достойное место.
В самом деле, Магомет вполне мог бы опереться на Тору, он мог бы вспомнить слова Всевышнего, приведенные в этом источнике: «Обрезан должен быть рожденный в доме твоем и купленный за серебро твое, и будет завет Мой на теле вашем заветом вечным… И взял Авраам Ишмаэля, сына своего, и всех рожденных в доме его, и всех купленных за серебро его, весь мужской пол из людей дома Авраама, и обрезал край плоти их». (Быт 17.13)
Здесь важно сделать одно пояснение. При всем том, что обрезание именуется в иудаизме «заветом Авраама», исполняют его евреи не на основании слов Всевышнего, сказанных Аврааму, а на основании тех Его слов, которые были заповеданы Моше: «в день восьмой пусть обрежут крайнюю плоть его» (Левит 12.3). Иными словами, до получения Торы завет обрезания носил другой характер и смысл, чем тот, который он приобрел после синайского откровения.
Основываясь на приведенных словах Торы, Магомет мог бы показать, что арабская нация находится с Богом в оригинальном завете – в том самом завете, в котором находился с Ним «ханиф Ибрагим». Опираясь на Тору (и даже не отвергая Корана), Магомет мог бы показать, что его последователи – это община единобожников, признающих знак первозданного завета, отличного от того, в который вступили иудеи, но который в то же время заповедан им самой Торой. При всей оригинальности такого положения арабы остались бы в иудео-христианском консенсусе, ибо признавали бы единый для всех Источник.
Я думаю, что подход шейха Палацци направлен на преодоление заданной Магометом модели отношения к Торе. Однако, по меньшей мере, сегодня, именно такое отношение остается единственно авторитетным в мусульманском мире.
Что делать, Магомет не пожелал быть толкователем слов «Обрезан должен быть рожденный в доме твоем». Магомет пренебрежительно отверг эти слова вместе со всей Торой, текст которой лишился всякой достоверности перед лицом Корана. Сомнительное отношение к Библии лежит в основе мусульманской религии, и не удивительно, что если историческая массовая форма ислама и является возвращением к первозданной вере «Ибрахима ханифа», – то таким возвращением, при котором вера библейского Авраама замещается и перерождается.
Опыт шейха Палацци показывает нам, что теоретически ислам может пересмотреть свои позиции, т. е. вступить именно в диалог с иудео-христианским миром. Однако, даже выражая робкую надежду на то, что это когда-либо произойдет, сегодня мы должны жить, ориентируясь на реальный ислам, т. е. на тот ислам, который считает Библию искаженным текстом и закономерно усматривает в плюрализме свой приговор.
