С Рудковскими, старыми геленджикцами, мы были всегда хороши еще и потому, что г-жа Рудковская, Олимпиада Дмитриевна, которую за глаза называли просто Липочкой, училась тоже в Куш-нико вс ком институте. Она была родом Апостолова, из почти уже совсем обрусевшей греческой керченской семьи. Пресмешная была она, маленькая, вертлявая, старалась изображать светскую даму и до конца дней трепала в разговоре десяток институтских французских выражений. На каждом шагу она повторяла: «imaginer-vous», а без «ma chère» не могла и слова сказать: «Imaginer-vous, ma chere, сегодня на базаре арбузов навалили целые горы». Но, как все ipe-чанки, она была прекрасная хозяйка; особенно искусно готовила она разные сласти, пирожные и варенья. Трещотка и сплетница, Липочка была, впрочем, очень добродушное существо, и мама, хотя и подсмеивалась над ней, всегда обращалась с ней по-дружески. Отец семейства, Гавриил Степанович, был по-своему очень интересный человек. Толстый, жирный, с очень солидным брюшком, он вечно восседал на широком, мягком кресле с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке и, пуская клубы дыма, со значительным видом разглагольствовал с каждым, кто только желал выслушивать его речи. А говорил он больше о политике и разных общественных делах. За политикой он очень следил, читал газеты, по таможенной службе своей видел много иностранных торговцев и расспрашивал их о всем, что делается на свете. Шло ли дело о хитрых замыслах англичан, о движениях греческих и славянских, о планах Наполеона III — обо всем Гавриил Степанович мог порассказать с хитрой и многозначительной миной, тонко улыбаясь, иногда с чисто хохлацким юмором. Своих, русских, он, как водится, критиковал, любил привести о них какой-нибудь забористый анекдот или вспомнить какие-нибудь запретные исторические события, вроде смерти Императора Павла или Петра III, о чем громадное большинство публики тогда не имело ни малейшего понятия. Любил он толкаться на базаре, узнавая много любопытного и настроения народа. Сам он был малоросс (из Одессы) и умел разговаривать с народом. Подходит к какому-нибудь казаку на базаре, приценивается, торгуется и будто мимоходом спрашивает:
— А что ж, земляче, скоро за Кубань уходить?
Казаков тогда хотели выселять за Кубань, и от этого едва не вспыхнуло общего бунта. Казак вздрагивает:
— Чого мини робити за Кубанью?
— Да ведь переселяют.
— Того не буде.
— Как же, говорят — приказано.
— А грамота царська? Маемо грамоту на земли.
— Это так. Да ведь коли прикажут, так пойдете.
— Побачимо! Маемо шаблюки.
Казак гордо и вызывающе выпрямляется и протягивает руку к воображаемой шашке.
Таких рассказов с базара у Гавриила Степановича было множество.
Дом Рудковских охотно посещался молодежью, особенно когда стали подрастать их дочери, Соня и Серафима, которую называли Сарой, обе очень хорошенькие. Сыновей у них было трое. Гавриил Степанович любил беседовать с молодежью, и его охотно слушали. Говорил он очень интересно, нередко остроумно. У Рудковских было хорошее фортепьяно, а семья была поголовно музыкальная, особенно сыновья, так что можно было и потанцевать запросто, и с барышнями полюбезничать, а Олимпиада Дмитриевна и угостить была мастерица. Так эта семья жила, небогато, но весело, и в Темрюке, и впоследствии в Новороссийске, пока бедного Гавриила Степановича не разбил под старость паралич. К счастью, дочери в то время уже повыходили замуж, а старший сын, Дмитрий, кончил курс Московского медицинского факультета. Соня вышла замуж, кажется, за Шатлина, а Сара за лесничего Николаева.
Нам в Темрюке жилось тоже очень недурно, но, к сожалению, недолго. В конце 1861 года отца опять сняли с места и отправили в Адагумский отряд, действовавший за Кубанью против черкесов. Особенно тяжело пришлось отцу во время зимних военных действий 1861–1862 годов.
Как известно, в наместничество князя А. И. Барятинского>6 было решено окончательно разделаться с горцами. Крымская кампания показала, какой опасности подвергается Россия, пока черкесы остаются независимы. Если бы союзники, вместо того чтобы бороться с нами в Крыму, высадили свои армии на Кавказе, мы бы рисковали потерять все свои владения и на Северном Кавказе, и в Закавказье, потому что черкесы могли в помощь туркам и англо-фран-цузам дать тысяч триста войска, хотя иррегулярного, но храброго и готового резаться с русскими до последней капли крови. Князь Барятинский, один из замечательнейших русских государственных людей, задумал с корнем, навсегда вырвать эту опасность. С внешней стороны ему благоприятствовало то обстоятельство, что он был личным другом Императора Александра II еще в то время, когда он был наследником. Принадлежа к высшей аристократии и к семье придворной, князь Барятинский близко сошелся с наследником престола. Оба молодые люди, они вместе веселились, кутили и были даже на «ты». Рассказывают, что, когда князь Барятинский отправлялся в 1859 году на Кавказ, они на прощание сильно кутнули с Александром Николаевичем. Склонный к чувствительности и сентиментальности Император жалобно сказал: «Ах, Саша, вот я скоро уже не буду тебя видеть». «Ах, Саша, — отвечал князь Барятинский, — а я тебя уже и теперь не вижу». Дружеские отношения с Императором составляли основной шанс князя Барятинского в задуманном им гигантском предприятии, потому что все главные препятствия для каких бы то ни было крупных национально-государственных дел на окраинах шли всегда из петербургских высших правящих сфер. Это испытали на себе Муравьев-Амурский
