В этом храме я часто бывал и на простых службах, и на торжественных, конечно, стоя сзади и не забираясь на скамейки. Народа всегда было много, в торжественных случаях он заполонял все скамейки, и некоторое количество молящихся даже стояло вокруг меня. Молитва происходила в величайшем порядке. Никакого шума, никаких разговоров. Между двумя рядами скамеек стоит какой-то распорядитель, вроде швейцара, весь в галунах и, кажется, даже в шляпе с плюмажем, а в руках его огромная булава. Ею он дает команду богомольцам: стукнет — и все подымаются с мест, стукнет на другой манер — становятся на колени. Все взоры обращались к алтарю, который в этом огромном, пустом пространстве и сам по себе не может не привлекать к себе внимания.
Он светится огнями — свечи, лампады. Около него духовенство в своих ярких, раззолоченных одеяниях. Там же видны группы мальчиков в цветных стихарях. Там, у алтаря, движутся, светятся, оттуда среди всеобщей тишины разносятся по храму слова молитвы. Здесь мне пришлось слышать и проповедь.
Особенно раз она на меня произвела сильное впечатление. Дело происходило перед каким-то праздником, на котором должен был совершаться крестный ход. В церкви нашей шла торжественная служба с оперным хором, и на произнесение слова был приглашен какой-то знаменитый проповедник. Говорил он действительно прекрасно, не только по искусству чисто ораторскому, но и по самому содержанию речи. В это время французская республика уже воспретила оказательство религии в публичных местах. Даже на похоронной процессии нельзя было петь молитв или служить литии. Священник ехал за гробом в закрытой карете и там, не видимый никому, потихоньку читал свой требник. Только на самом кладбище он получал право публично молиться. Крестные ходы на улицах были воспрещены и могли совершаться только домашним образом, то есть внутри храма или во дворе, если при церкви был двор. Проповедник, приглашенный к нам, упомянув о предстоящем крестном ходе, очертил яркую картину этого торжества, как оно происходило прежде. «Увы, — воскликнул он, — мы теперь уже нс можем увидеть ничего подобного, а как хорошо и величественно должно было быть это зрелище. Но что делать! Мы не можем восхвалить Бога так, как делали отцы наши. Постараемся сделать это так, как разрешает закон, сделаем что можем». Нельзя не сказать, что при этом сопоставлении слушателя охватывало глубокое негодование против религиозной нетерпимости республики, имеющей своим лозунгом «свободу».
Я видел этот крестный ход в нашем Saint Pierre’e. У церкви был сносный двор, но на некотором пространстве около колокольни он суживался в тесный проход, чуть не в аршин шириной, отделяясь от улицы железной решеткой. Тут можно было проходить гуськом только по одному человеку. Конечно, крестный ход терял даже подобие какой-нибудь величественности.
Но в это же время в Nôtre Dame de Paris происходил крестный ход внутри храма, по разным его переходам, и я читал тогда в газетах, что в нем участвовало семь тысяч человек. Это значит, что в крестном ходе был полный комплект людей, так как, судя по глазомеру, в Nôtre Dame едва ли может поместиться более 7000 человек.
Другой приход, который мне приходилось близко наблюдать, — это в Ле-Ренси, небольшом хорошеньком городке или огромной деревне верстах в сорока от Парижа. Я прожил в Ле-Ренси тогда два года. Это бывшее имение Орлеанов, конфискованное при Наполеоне III и распроданное небольшими участками, чтобы навсегда оторвать эту местность от прежних связей с Орлеаном. И действительно, при мне это была местность в партийном смысле радикальная. Церковь — прежняя, выстроенная при Орлеанах, насколько могу судить, романского стиля, очень красивая и уютная, была набита народом, который не умещался на скамейках и стоя наполнял храм, так что получалось совершенно русское впечатление. А между тем местность не какая-нибудь реакционная, а радикальная.
Неподалеку от Ле-Ренси, верстах в десяти от него, мне пришлось видеть весьма любопытное богомолье. В тех местах и теперь находится довольно большой лес Бонди, остатки некогда громадного бондийскога леса, знаменитого в легендах вроде наших брянских лесов. В этом лесу Бонди со стародавних времен находится часовня Божией Матери — Nôtre Dame des Anges. Когда-то лес был наполнен разбойниками, и в руки их однажды попался купец, который чудом Божией Матери, пославшей ему на помощь ангелов, был спасен от неизбежной смерти. Подробностей этого происшествия я не знаю, не помню, но благодарный купец поставил на месте своего спасения часовню Nôtre Dame des Anges. Эта часовня и служит поныне местом богомолья, так как изображение Божией Матери считается чудотворным. Богомолье это (в какое-то летнее время) продолжается дней, помнится, десять и привлекает к себе свыше 150 000 человек. И это в «атеистической» Франции, в нескольких десятках верст от Парижа.
