1. Дегаев избавляется от смертной казни, и исполнительный комитет объявляет революционерам всех партий, что берет жизнь Де-гаева под свою защиту и никому не позволит безнаказанно его убить.
2. Дегаев, однако, объявляется недостойным никакой политической деятельности и обязан от нее безусловно отказаться, удалившись в жизнь частную. Он не смеет вступить впредь ни в какие политические кружки, и никакие кружки каких бы то ни было партий не должны его принимать.
3. Дегаев должен удалиться с Европейского материка и переселиться в Америку.
4. Исполнительный комитет берет на себя обязанность помочь Дегаеву устроиться в новом месте его жительства.
Я излагаю это решение на память, не текстуально, а передаю лишь смысл его содержания. Приговор этот был, конечно, строг, но справедлив. Никакой другой резолюции нельзя было вынести. Но должен сознаться, что мы весьма недостаточно исполнили 4-й пункт приговора. Хотя мы и помогли Дегаеву, но по своей бедности могли дать ему очень немного.
Это решение партии сообщил Дегаеву я, поехавши специально для этого в Лондон. Он принял мое сообщение с видимой покорностью. Но мне кажется, что в глубине души он находил осуждение на политическую смерть слишком жестоким. Это проявилось через несколько времени в письме, которое он мне прислал, находясь еще в Лондоне. Он жаловался на свое тяжелое нравственное положение и переходил на оправдание себя: он сознает, что смерть Судей-кина составляет очень недостаточную компенсацию тех опустошений, которые он произвел в партии. Но он ли виноват, что не мог сделать ничего более грандиозного? Тут был, конечно, намек на его предложение устроить при помощи Судейкина убийство Толстого и других высокопоставленных лиц. Тон письма произвел на меня очень неприятное впечатление. Этот человек никак не мог понять, что самое страшное опустошение, им произведенное, состояло в подрыве нравственности, порядочности, честности, верности слову и т. д. и что только самое суровое осуждение может до некоторой степени исправить последствия этого зла. Я ему написал, что он должен теперь думать не о грандиозном, а о нравственно высоком и постараться дать в себе образчик его.
На это я не получил ответа, и Дегаев на много лет совершенно исчез с моего горизонта. Но около 1910 года в «Новом времени» появились корреспонденции из Америки за подписью «Филдс*. Я в это время издавал «Московские ведомости* и вот получаю однажды от этого Филдса статью и предложение сотрудничества. Я ответил, что статья мне нравится, но что я желаю прежде всего знать, кто
такой г-н Филдс, не эмигрант ли и если да, то по какой причине. Он ответил, что настоящая его фамилия Полевой, а Филдс — только перевод фамилии, что он хотя эмигрант, но давно осел в Соединенных Штатах, имеет очень выгодные занятия, в литературном заработке не нуждается, а желает только делиться с родиной своими наблюдениями Америки. Так он прислал несколько корреспонденций, потом перестал. Прошло еще года полтора, и некто Ментиков, полицейский агент, сотрудник некоторых газет, опубликовал, что Филдс-Полевой не кто иной, как известный Дегаев. Прошло еще несколько лет, и в иностранных газетах было сообщение, что в Америке какие-то анархисты убили Дегаева-Полевого. Я так и считал, что этим окончилась бурная жизнь его. Но Глинский в статье «Эпоха мира и успокоения» утверждает — не знаю, по каким источникам, — что Дегаев обосновался в Австралии, занял там университетскую кафедру и пользовался очень хорошей репутацией. «Скончался он, — пишет Глинский, — лишь недавно, всего года 3–4 назад (значит, около 1907–1908 годов), и только лишь после его смерти стало известно, кто такой был австралийский ученый».
Что думать об этих противоречиях? Разве, может быть, одно из известий касается Сергея Дегаева, а другое — Владимира Дегаева? Кстати сказать, я и слыхал, что злополучный Володя был в Англии сослан (под чужой фамилией) за какое-то преступление.
Так или иначе, ясно, что С. Дегаев умер и, видимо, по обеим версиям, очистил свою жизнь — вероятно, и душу свою — от былой грязи. Сердечно этого желаю.
