Странно сказать, но нашему сближению очень способствовала его жена. Наталья Федоровна была очень молоденькая, хорошенькая дамочка, свежая, румяная, minois chifTone, как говорят французы, с неправильными чертами лица, но в обше. м привлекательными. Веселая, хохотушка, кокетка, она не была умна в «мужском» смысле, но обладала женской чуткостью и остроумием и умела сразу отличить умное от глупого, филистерство от живой работы мысли. Ничего не смысля в принципах, не нуждаясь в них, она очень любила народовольцев за активность, отвагу, личный почин, а в частности, очень одобряла и мои идеи. Народничество и марксизм ей казались одинаково скучными. Почему? Вероятно, она не сумела бы то сформулировать, но я думаю, потому, что они сковывали личность подчинением посторонней силе пароду или материальным условиям. Она же любила самостоятельное и свободное. Так я полагаю. И поэтому она всегда одобряла и поддерживала то, что я говорил. А Русанов очень ценил мнение своей жены. Мужчины по большей части высоко ставят чуткость женщины и чувствуют, что эта инстинктивная чуткость выше их хитроумных рассудочных соображений и принципиальных разысканий, где кроется истина. Постоянное единогласие Натальи Федоровны со мной поддерживало убеждение Русанова в моей правоте.
Надо сказать, что вопрос, разбираемый нами с Николаем Сергеевичем и отчасти выносимый и в печать, имел огромное общественное значение, хотя, может быть, полубессознательное. Я говорю «полубессознательное», потому что у нас тогда плохо вообще знали социалистические учения. «Капитал» Маркса был переведен давно (его переводчиком был Герман Лопатин), но многие ли способны прочитать «Капитал»? «Манифест коммунистической партии» и «Социализм утопический и научный» читали крайне поверхностно, невнимательно. Наша революционная интеллигенция, всегда называвшая себя «социалистической», совершенно не знала социализма и, по существу, не интересовалась им. Это может казаться невероятным, но это совершенная правда. Если употреблять тонные термины, то этих якобы социалистов-революционеров нужно назвать просто радикалами. Они были и демократами, и республиканцами и в этой области имели убеждения горячие, за которые отдавали жизнь. Но социализм пристегивали к себе просто по какой-то моде, потому что было принято, что передовой человек должен быть «социалистом». По из социализма никто не собирался делать практического употребления, а потому и не вникал глубоко, что это за штука.
Итак, говорю, только полубессознательно все чувствовали, что есть две противоположные точки зрения на роль личности в общественном процессе, полубессознательно сочувствовали всему, что эту роль повышало, и с некоторой антипатией относились к тому, что ее понижало. Необходимой задачей времени было создать социалистическую философию, которая бы выяснила разумно и сознательно то, что чувствовалось бессознательно. Но эта задача так и не была исполнена. Почему? Потому, очевидно, что не было людей достаточно крупного для этого роста. В революционном мире никто не хотел колебать авторитет Маркса. В «Вестнике “Народной воли”» Лавров ни за что не позволил бы и малейшей критики Карла Маркса, а иначе оставил бы и редакторство, и сотрудничество в «Вестнике». Критика экономического материализма у нас с Русановым не имела поэтому прямого практического значения. Но мы, разумеется, занимались не только этой критикой. Нас интересовал общий вопрос социальной философии, которая, как мы полагали, должна осветить задачи революции. Мы оба знали старых, утопических социалистов и у них не могли найти ответы на наши запросы. Даже Роберт Оуэн, наиболее, в сущности, интересный, совершенно разделял мнение Маркса, что человек таков, каковы окружающие его условия, но у Маркса окружающие условия (условия производства) имели самостоятельный характер, а потому было понятно,
что они способны влиять на человека; у Роберта же Оуэна предполагалось, что люди могут пересоздать эти условия и тогда условия жизни пересоздадут их. Это какая-то путаница. У Маркса ум был более точный, логичный, и потому теория была стройна. Мы не могли с ней согласиться только потому, что она отрицала инициативную роль
