Tâchons nous à notre tour Diminuez leur amours.
A кончается она грозным припевом по адресу врагов:
Savoyard, gard, gard[35][36].
Конечно, вся эта средневековая вражда давно поросла быльем. Одна хорошенькая савойярка в Морне, рассказывая об этом женевском празднике, с хохотом и страшным грассированием, которому обучают детей в савойских школах, повторяла:
Savoyard, rah, rah…
Эта угроза ее потешала.
Кроме маленького уголка старого города, в Женеве ничто не носит средневекового вида. Улицы прямые и широкие, дома по большей части современной архитектуры, но красивых зданий мало. Даже университет, обширный и, вероятно, удобный, совсем не рассчитан на красивое впечатление. Не мастера женевцы и на памятники. Они гордятся памятником герцогу Брауншвейгскому, тому самому, который своим нелепым и, как утверждают, изменническим[35]>4 командованием прусской армией дал первую победу французам-республиканцам, уже готовым обратиться в паническое бегство.
Я спрашивал, какое дело Женеве до военных деяний герцога Брауншвейгского. Оказалось, что памятник поставлен не за то. Герцог, презираемый после своего похода по всей Европе, поселился в гостеприимной Женеве, где оставался до самой смерти и оставил ей в наследство свое громадное состояние. Так вот за этот дар, позволивший женевцам создать много полезных учреждений, они и поставили ему памятник. Он, говорят, стоил много денег, но совершенно ниже всякой критики: невысокая конная статуя герцога посреди четвероугольной площадки, обнесенной невысокой колоннадой. Никакой идеи, ни малейшей красоты.
Не расщедрились женевцы и для Жан-Жака Руссо, с которым, впрочем, и при жизни не ладили. Но если мал и незаметен памятник ему, зато место выбрано превосходно. Это крохотный островок Жан-Жака Руссо посреди Роны, около большого моста, с которого на него спускаются по узенькому «мостику. Здесь, говорят, любил сидеть при жизни гениальный и несчастный философ. И здесь все охватывает меланхолическим настроением, так соответствующим его памяти. Высокие деревья покрывают островок густой тенью. Кристальная Рона неумолчно журчит, говоря о вечности, в которой бесследно исчезают наша жизнь, дела и величие. А кругом красуется вечная природа, равнодушно провожающая в могилу человеческие поколения. Быть может, и лучше, что памятник так незаметен: это более гармонизирует с общим настроением наблюдателя.
В Женеву я приехал по железной дороге и ознакомился с кантоном с берега. Потом мне тоже приходилось немного бродить пешком. Повсюду поражала тщательная обработка почвы и еще — бесконечные высокие каменные заборы. Мы с женой однажды вздумали выйти прогуляться в поле, за город. Шли-шли, наверное, версты две и ничего не видели, кроме каменных стен. Даже крыши не выглядывали из-за них. Это действовало крайне неприятно, словно тюрьма. Мы рассуждали между собой: неужто женевскому гражданину нельзя нигде вздохнуть вольным воздухом? В конце концов мы таки достигли этого вольного воздуха, но только уже у подножия Салева перед самой французской границей.
Впрочем, для женевцев есть все-таки одно вольное местечко, не захваченное частной собственностью, не перегороженное никакими заборами. Оно не очень велико — версты три в длину и в ширину, но на нем довольно много леса, много полян и лужаек, цветы, воздух, простор. Это так называемое Jonction — треугольник на месте слияния Арва с Роной. Сюда ходят гулять множество женевцев целыми семьями, и тут действительно можно наслаждаться природой. Но только если сделать десяток прогулок на Jonction, то, думаю, изучишь каждый аршин земли, каждое дерево, каждый кустик. В других местах все позанято, но, к счастью, не везде огораживают землю эти ужасные каменные стены. Есть даже превосходные сады, совершенно не отгороженные от дороги. Роскошные плоды, яблоки и т. п. унизывают деревья тут же, на глазах путника, и осыпаются даже на землю, но великое преступление сорвать что-нибудь или подобрать в пределах сада. Только если яблоко закатится на дорогу, прохожий имеет право взять его. Женевцы свято соблюдают все эти правила. Мне говорили, что доселе не отменен закон, который разрешает хозяину застрелить в своем саду забравшегося туда человека. Сомневаюсь, что этот варварский закон мог применяться на практике.
