Военно-Грузинская дорога обслуживалась почтовыми дилижансами с очень благоустроенными станциями. Но я решил отправиться в горы пешком, рассчитывая, если хватит сил, дойти хоть до самого Тифлиса. Знакомые очень предостерегали меня от моей затеи. Идти пешком, и одному! Не говоря уже о трудностях пути, черкесы, ингуши постоянно разбойничают по дороге, и им ничего не стоит за грош зарезать путника. Вдобавок только недавно было восстание в Дагестане и Чечне, и отдельные партии горцев до сих пор производили набеги на передовые станицы. Но мне слишком хотелось совершить эту прогулку. Да притом я жил у сестры, муж которой, знаменитый путешественник и охотник, не находил в моей прогулке ничего опасного. Сестра, привыкшая к бродяжеству мужа, да и сама немало погулявшая по кавказским горам и дебрям, тоже не обнаруживала никакой тревоги. Я решился только для безопасности не брать с собой никакого оружия, даже обычного кинжала, чтобы не соблазнять добычей какого-нибудь ингуша.
Вообще, пошел я в высоких сапогах, но налегке, в пиджаке, да взвалил за спину летнее пальто вместе с мешком скромной провизии. Тут был запас хлеба, кусок брынзы (козий сыр), кусок колбасы, немного водки, бутылка воды да, по совету опытных пешеходов, два-три лимона. Потом я пожалел, что не захватил больше лимонов. Ничто действительно не утоляет так моментально жажды и не обновляет сил, как лимон. Мне объясняли, что при усталости и жаре в мускулах накопляются щелочные элементы. Лимон же их окисляет и удаляет из крови. Длинный посох из жесткого, крепкого дерева и большой карманный нож дополняли мое дорожное снаряжение. В кармане было рублей тридцать денег.
Так двинулся я в путь. За Тереком дорога до гор идет гладкой, безлесной равниной целых пять верст. С каждым шагом вперед солнце подымалось выше и жгло сильнее. Как ни легка была моя ноша, она меня все более обременяла, и я только мечтал, когда доберусь наконец до Реданта. Редант — это просторное укрепление и почтовая станция у самой подошвы гор, и так же называется могучий родник, почти речка, вырывающийся тут из-под скал. Домашние мне рекомендовали Редант как первый привал. Чем ближе подходил я, тем дальше мне казалась эта земля обетованная, но наконец-таки добрался и, весь мокрый от пота, с наслаждением развалился в тени скал, на берегу глубокого ручья, холодного как лед. Разумеется, я поостерегся пить из него, а выпил свою тепловатую воду чуть не всю да закусил, а водой из ручья только наполнил опустелую бутылку.
Отсюда начинались уже настоящие горы. Справа все выше становился обрыв гор вдоль шоссе, слева все глубже в ущелье шумел и бурлил Терек. Идти было легко. Широкое шоссе, врезанное в скалу, а со стороны Терека огороженное крепкой каменной стенкой, поднималось очень полого. Хорошо убитый щебень был мягок. Извилистая дорога на каждом шагу затенялась скалами, и зной солнца был мало ощутим. Виды становились осе более величественны и суровы и открывались порой на большие пространства к востоку и северу. На запад, кроме откоса горы, по шоссе ничего нельзя было видеть. Не помню хорошо где, кажется около Балты, облака сильно заволокли небо кругом, и я уже боялся, что дождь основательно промочит меня. Но я уже был на высоте около трех тысяч футов, облака скопились ниже, и мне предстала своеобразная картина. Подо мной на большое пространство развертывалось облачное море, застилавшее все: более низкие горы, ущелья и равнины. В нем скоро разразилась гроза, засверкали молнии, загремел гром, так и чувствовался жуткий ливень… Но все это происходило далеко под моими ногами, у нас же было и ясно, и сухо. Присев на камне, я долго любовался этим редким зрелищем.
А мимо меня то и дело проезжали то отдельные экипажи, то целые обозы. Пешеходов почти не было, но обозы попадались в целые сотни повозок. Очень они надоедали своей пылью и тем, что заграждали дорогу. Долго шла вместе со мной какая-то военная часть. Большой эшелон двигался очень медленно, так что я его постоянно обгонял; но я часто останавливался присесть, полюбоваться видами, и тогда эшелон в свой черед догонял и перегонял меня. Случалось, что и солдаты по приказу офицера присаживались отдохнуть. При одной из таких встреч я спросил офицера, почему они идут так медленно. Он объяснил, что так полагается. Он ведет эшелон в Тифлис, но торопиться нечего, война прекратилась, не ныне завтра будет заключен окончательный мир. Эшелон и идет так, чтобы солдаты не чувствовали ни малейшей усталости, как будто они не в Тифлис идут, а остаются в своих казармах. В день они проходят таким образом десять верст. Постепенно они все реже догоняли меня, а после первого ночлега я уже больше и не видел их: вероятно, они оставались на своем ночлеге гораздо дольше, чем я на своем.
