7. Опять двадцать пять! – Полемика перед смертью. – Али-Баба находит палача
– Опять двадцать пять! – сказал Бельмондо, раскрыв глаза и поняв, что он с друзьями снова попал в переделку и, может быть, – в последнюю. Ткнув коленкой лежавшего на нем Баламута, зло выцедил:
– Зря ты нас переделал!
– Это Гришка виноват, – проворчал Коля.
И они начали препираться друг с другом. А мы с Ольгой лежали лицо к лицу. Она была спокойна и ласково улыбалась мне.
– Ты такая любимая, – прошептал я. – Сидела бы в Англии у своего камина.
– Мы выберемся! – сказала Ольга решительно. – Обязательно выберемся.
– Ага! – вмешался голос Альфы. – В трубу вылетим.
Он хотел сказать что-то еще, но тут дверь ванной распахнулась, и в нее ворвались зомберы.
Через минуту меня уже тащили за ноги в гостиную. Там перевернули пинками на спину, и я увидел мирно сидящих в креслах Худосокова и...
Али-Бабу.
– Здравствуйте вам! – деланно улыбнулся Худосоков.
– Привет! – буркнул я. – Какими судьбами?
– А я вашего Баламута вокруг пальца обвел! – ответил Худосоков с нескрываемым презрением. – Попросил водки перед уколом, а зомбиранты в спиртовой среде не усваиваются! Вообще, как я посмотрю, люди вы простые, хоть и грамотные. Ну какого, извините за выражение, хрена вы со мной боретесь? Я ведь того же, что и вы, добиваюсь! Вы газеты почитайте! Вот мой пресс-секретарь прочитал недавно в "Литературной газете", что Россия неминуемо развалится – мол, те русские, которые окают, не совсем тепло относятся к тем, которые акают (на этом месте своей речи Худосоков принял две таблетки). А кто готовит этот развал и в конце концов все развалит? Те, против которых мы боремся! Те, для которых выгода и личная безопасность выше патриотизма, выше идеи сохранения единой русской нации! Мы просто говорим то, о чем вы думаете!
– Да, мы об этом думаем, – согласился я. – Ты знаешь, я сам какой-то частичкой сердца если не национал-шовинист, то параноидальный империалист, иногда мечтающий о возвращении Аляски. Но мозгами я чувствую, что ни одна идея не стоит и капли крови. Просто я – материалист, а вы с Али-Бабой – идеалисты. А один, ныне почти совсем забытый, вождь мирового пролетариата учил, что идеализм – это не какая-нибудь чушь собачья, а нездоровое распухание маленькой черточки реальной жизни. Вот и вы берете что-то действительно существующее и делаете из этого идефикс, манию, требующую кровавых жертв. Короче – вы сумасшедшие, если только не предприимчивые коммерсанты, паразитирующие на неудачниках и недоучках. Или продажные политики.
– А можно мне узнать, о чем вы так бурно полемизируете? – улучив паузу в моем экспромте, спросил Али-Баба по-английски.
– Я сказал, что вы с ним со своими идеями об исламской России и чистоте русской нации либо придурки, либо деловые люди.
– Ну зачем же так! – улыбнулся Али-Баба. – Просто все мы – зомби, всем нам с рождения вкладывают в головы какие-то идеи – коммунистические, фундаменталистские, сионистские, фашистские, рабами которых мы становимся. И я, ваш покорный слуга – раб своей идеи, а ваш приятель Худосоков – своей...
– И, похоже, вы – рабы-приятели... И жизнь друг без друга не представляете.
– И еще – без евреев! – залился рассыпчатым смехом раскрасневшийся Али-Баба.
Отсмеявшись, начал вытирать выступившие слезы цветастым платочком, обшитым по краям немудреными восточными кружевами. Когда он вновь взглянул на меня, я увидел в его влажных и красноватых еще глазах свою смерть.
Насладившись моей понятливостью, Али-Баба приказал привести Аль-Фатеха.
Аль-Фатех вошел в гостиную, потирая затекшие, синие от веревок запястья. Увидев его, Али-Баба встал, подошел к нему, радостно улыбаясь, и они начали приветствовать друг друга троекратными прикосновениями щек и объятиями с похлопыванием по спинам. После этих обычных восточных приветствий они расселись надо мной в креслах и минуты две очень серьезно говорили по-арабски. Худосоков все это время внимательно рассматривал свои ухоженные ногти.
– Ты должен это сделать, мой мальчик! – мягко сказал Али-Баба, перейдя на английский.
– Я сделаю это... – ответил Аль-Фатех, удостоив меня взглядом никуда не торопящейся кобры. – Но у меня, прости, дядя, есть кое-какие существенные условия.
