Во всем спящем мире лишь они трое, словно кошки, с наслаждением грелись под луной.
— Что случилось? — спросил, наконец, Джим.
— Лучше скажи, что не случилось! — крикнул в ответ папа.
И они снова рассмеялись, но вдруг Уилл обнял Джима, крепко прижал к себе и зарыдал.
— Эй, — сказал Джим спокойно, поглаживая его в ответ, — эй… эй…
— О Джим, Джим, — сказал Уилл, — мы будем дружить вечно.
— А как же, конечно, — спокойно ответил Джим.
— Все в порядке, — сказал папа. — Немного поплакали, немножко посмеялись, а теперь пошли домой.
Они поднялись на ноги и стояли, рассматривая друг друга. Уилл оглядывал отца и гордился им.
— О папа, папа, это ты сделал, ты это сделал!
— Нет, мы вместе это сделали.
— Но без тебя мы пропали бы. О папа, я же совсем тебя не знал. А теперь я тебя знаю.
— Неужели знаешь, Уилл?
— Очень даже знаю!
Они видели друг друга сквозь мерцающий ореол влаги.
— Ну, что же, тогда — здравствуй.
Папа протянул руку. Уилл пожал ее. Оба рассмеялись, вытерли глаза, и только тогда присмотрелись к убегающим к холмам следам на росе.
— Папа, они когда-нибудь вернутся?
— И нет. И да, — папа спрятал гармонику. — Нет, вернутся не они. Да, придут другие люди, которые будут похожи на них. Не обязательно с карнавалом. Бог знает, в каком обличье они появятся в следующий раз. Непременно придут. Они в дороге.
— Нет, — сказал Уилл.
— Да, — сказал папа. — Мы должны остерегаться их всю оставшуюся жизнь. Борьба только началась.
Они медленно шли вокруг карусели.
— На кого они будут похожи? Как мы их узнаем?
— Кто знает, — спокойно ответил папа, — может быть, они уже здесь.
Мальчики быстро оглянулись.
Но был только луг, карусель и они сами.
Уилл посмотрел на Джима, на отца, на себя и свои руки. Потом поднял взгляд на папу.
Папа печально и серьезно кивнул, затем показал на карусель, взобрался на нее и дотронулся до медной стойки.
Уилл взобрался к нему. Джим устроился рядом с Уиллом.
Джим погладил гриву лошади. Уилл похлопал ее по крупу.
Огромный круг карусели тихо наклонился, будто следуя за приливами и отливами ночи.
Только три раза по кругу вперед, подумал Уилл. Вот здорово!
Только четыре раза по кругу вперед, подумал Джим. Так-то, старик!
Только девять раз по кругу назад, подумал Чарльз ХэЛоуэй. Бог мой!
И каждый угадал по глазам мысли другого.
Как просто, подумал Уилл.
Только разок, подумал Джим.
Но тогда, подумал Чарльз Хэлоуэй, стоило бы вам только начать, вы бы постоянно сюда возвращались. Еще одна поездка, и еще одна. А через некоторое время вы бы предложили покататься своим друзьям, и потом появилось бы еще больше друзей, и так до тех пор, пока, наконец…
Эта мысль поразила их всех в один и тот же момент.
…наконец, вы заведете владельца карусели, надсмотрщика над уродами… собственника некоей ничтожной части вечности, который путешествует с представлениями мрачного карнавала…
Может быть, сказали их глаза, они уже здесь.
Чарльз Хэлоуэй пробрался к механизму карусели, отыскал гаечный ключ и разбил на куски шестеренки, расплющил зубчатки. Затем стащил с карусели мальчишек, и ударил по пульту пока тот не сломался, разбросав прерывистые молнии.
— Возможно, в этом нет особой необходимости, — сказал Чарльз Хэлоуэй. — Возможно, она никуда не годится без уродов, которые дают ей энергию. Но… — Он на всякий случай ударил по ящику с пультом еще раз и выбросил гаечный ключ.
— Уже поздно. Наверное уже полночь.
И вслед за его словами послушно пробили часы на ратуше, часы на баптистской церкви, на методистской, на епископальной, на католической церкви — все часы пробили двенадцать. Ветер рассеял над землей семена Времени.
— Кто последний добежит до семафора, тот девчонка!
Мальчишек словно выстрелили из пистолета.
Отец колебался только мгновенье. Он ощутил смутную боль в груди. Что, если я побегу с ними? — подумал он. Разве важна смерть? Нет. Имеет значение только то, что случается перед смертью. А мы этой ночью совершили замечательное дело. Его даже смерть не сможет испортить. Мальчишки побежали к семафору… а почему бы не… побежать за ними?
И он побежал.
Господи! Как прекрасно было оставить следы жизни на росе в холодных полях этим новым, неожиданно похожим на Рождество утром. Мальчики бежали как пони в упряжке, зная, что один из них первым дотронется до столба семафора, а другой вторым или совсем не дотронется, и сейчас эта первая минута нового утра не была минутой или днем, или утром невозвратной потери. Теперь не было времени изучать лица, рассматривать, выглядит ли один старше, и насколько моложе другой. Сегодня был такой день октября, такой день года, который неожиданно оказался лучше, чем можно было предположить всего лишь один час тому назад, день с луной и звездами, скользящими в грандиозном вращении, неминуемо ведущем к рассвету; и с ними, ковыляющими по полям, и с последними слезами этой ночи, и с поющим, смеющимся Уиллом, и с Джимом, ответившим на все вопросы своим бегом по волнам сухого жнивья в сторону города, где они могли прожить еще длинную череду лет в домах, стоящих напротив друг друга.
