Бам! Мальчики встретились.
— Слушай! — закричал Уилл. — Все бегут, словно здесь прошла буря!
— Так и есть! — крикнул в ответ Джим. — Ай, да мы!
Они били-колотили-гремели по железным решеткам, по чугунным люкам, пробежали мимо дюжины темных магазинов, дюжины полутемных, дюжины вовсе мертвых. Город вымер, когда они обогнули угол табачного магазина, чтобы взглянуть, как в темной витрине двигался деревянный индеец чероки.
— Эй!
Мистер Тетли, владелец магазина, выглянул из-за плеча индейца.
— Что, напугал?
— Нет!
Но Уилл задрожал, почувствовав вдруг приближение странного холодного дождя, обрушившегося на степь, как волны на пустынный берег.
Когда где-то в городе ударила молния, Уиллу захотелось спрятаться под шестнадцатью одеялами и подушкой впридачу.
— Мистер Тетли? — тихонько позвал Уилл.
Теперь, казалось, перед ними было два индейца, застывших в темноте, пропахшей табаком.
Мистер Тетли, забыв о своих шутках, замер и слушал, открыв рот.
— Мистер Тетли?
Он прислушивался к звукам, принесенным ветром из далекого далека, но не мог сказать, что же они означают.
Мальчики попятились.
Он не видел их. Он не двигался. Он только слушал.
Они оставили его. Они убежали.
В четырех кварталах от библиотеки на пустой улице мальчики встретили третьего деревянного индейца.
Мистер Кросетти стоял перед своей парикмахерской и держал в дрожащих пальцах ключ от двери; он не заметил, как они остановились.
Что же остановило их?
Слеза.
Сверкая, она катилась по левой щеке мистера Кросетти. Он тяжело дышал.
— Что с вами, сэр? По причине или без причины плачете вы, как ребенок!
Мистер Кросетти со всхлипом вздохнул:
— Чувствуете, как пахнет?
Джим и Уилл принюхались.
— Пахнет лакрицей!
— Нет, черт возьми, пахнет сахарной ватой!
— Я уже много лет не слышал этого запаха, — сказал мистер Кросетти.
Джим фыркнул:
— Подумаешь, да ей всегда кругом пахнет.
— Да, но кто замечает? И когда? Сейчас мой нос говорит мне: нюхай! И я плачу. Почему? Потому что я вспоминаю, как много лет назад мальчишкой я уплетал эту вату за обе щеки. Господи, почему я разучился думать и чувствовать за последние 30 лет?
— Просто вы были очень заняты, мистер Кросетти, — сказал Уилл, — у вас не было времени.
— Время, время… — Мистер Кросетти отер слезы. — Откуда взялся этот запах? Ведь нигде в городе не продается сахарная вата. Только в цирке.
— Ха, — сказал Уилл. — Это точно!
— Ну ладно, вы видите, Кросетти сделался-таки плаксой…
Парикмахер высморкался и отвернулся, чтобы закрыть дверь своего заведения, а Уилл взглянул на рекламу парикмахерской — крутящийся столб, по которому змеилась, притягивая взгляд, красная полоса: она возникала ниоткуда, струилась вверх по столбу и исчезала в никуда. Бессчетное число раз Уилл стоял здесь, наблюдая, как эта полоса появлялась, бежала вверх, кончалась, все же никогда не кончаясь.
Мистер Кросетти положил руку на выключатель, скрытый у основания столба.
— Нет, нет, — торопливо пробормотал Уилл и попросил: — Не выключайте его.
Мистер Кросетти взглянул на столб, словно впервые заметил его чудесные свойства. Он понимающе кивнул, глаза его вновь увлажнились.
— Откуда это приходит? Куда идет? Кто знает? Ни ты, ни он, ни я. О чудеса Господни! Ладно, оставим ее.
Хорошо знать, думал Уилл, что красная полоса будет змеиться до самого рассвета, что она будет появляться из ниоткуда и уходить в никуда, пока мы спим…
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
И они оставили парикмахера, стоящим лицом навстречу ветру, который слабо отдавал лакрицей и сахарной ватой.
5
Чарльз Хэлоуэй нерешительно дотронулся до вращающейся двери бара, словно седые волоски на тыльной стороне его руки, подобно антеннам уловили нечто странное, скользившее за стеклом во тьме октябрьской ночи. Возможно, где-то вспыхнули гигантские костры, и их пламя разгорается, предостерегая его от следующего шага. Или новое Великое Оледенение уже движется через земные пространства, и его морозное дыхание может в одночасье принести гибель миллиарду людей. Возможно, само Время вытекало из необъятных песочных часов, где темнота превратилась в пыль и грозила засыпать, похоронить под собой все окружающее.
