— А я все удивлялась, почему ее мать стала так быстро старухой?! Помнишь, в пятом классе — красивая приходила женщина…
Я застыл. Чернышева мечтала о мединституте, ходила в какой-то анатомический кружок, читала книги по микробиологии, даже доклад сделала в девятом классе о перспективах борьбы с неизлечимыми болезнями.
А сама, значит, знала, как мало ей отпущено времени, знала, что лечение — лишь оттяжка. И все равно радовалась жизни, солнцу, всех дураков вроде меня жалея, что мы не умеем наслаждаться жизнью…
— Если бы знать, — тихо говорила Кирюша, — я бы иначе с ней обращалась, я бы уделила ей внимание.
Я вспоминал, как в прошлом году приходил к ней и мать ее кормила меня, даже вино предлагала, а Дорка посоветовала меня молоком поить.
Она ведь веселая, умела и шутить, и помогать, он обычно успевала трем девчонкам написать сочинения а только потом себе, потому Оса не сразу ее разгадала. А ходила всегда осторожно, медленно, в какой-то странной внутренней обособленности.
Она однажды написала о своей страсти — статуя из корней. Я видел ее «старика», который с вязанкой хвороста поднимается в гору. Он очень стар, идет с трудом, а надо жить, несмотря ни на что, и поэтому он будет собирать хворост для продажи, пока у него хватит сил ходить.
Теперь понимаю — это она о себе. И еще она добавила, что ей нравится делать из простого корешка что-то очень необычное и красивое, радующее людей.
Надо же, какой человек учился рядом!
Осенью я был у нее на дне рождения. Мать ее целый бал устроила, специально в школу приходила, мальчиков приглашала. Мы с Митькой попозже зашли, боялись скукоты. Все танцевали, Дорка одна сидела и пластинки меняла, потом мне показала альбом, подарок матери. Ее мать в него собрала все Доркины фотографии со дня рождения, наклеила и под каждой смешные надписи сделала, стихи написала веселые.
Дорка осторожно переворачивала страницы, а меня ее пальцы удивили, тонкие, зеленоватые, касаются всего ощупью, будто слепые.
Я ее танцевать пригласил, она улыбнулась и сказала:
— Не надо ложной вежливости, тебе же не со мной хочется танцевать, зачем себя насиловать за мамины пирожки?!
А еще она написала сочинение о Григории Мелехове. Самом трагичном образе русской литературы. Мужики его ненавидят, как офицера, офицеры презирают, как мужика, белые ловят, потому что красный, красные — считая белым. И она здорово закончила, я даже наизусть запомнил, когда Оса ее работу вслух читала: «Поэтому, устав метаться, он ищет покоя и уходит с Аксиньей, а когда она погибает, жизнь теряет последний смысл. Над ним встает черное солнце».
Что же я вынес из школы? Знания? Несмотря на двойки? Это было несложно, я прекрасно понимал характеры наших учителей и всегда мог так отвечать, чтоб «в масть». Да и в учебниках я улавливал самое главное, никогда лишнего не прихватывал, интересовали меня только химия, физика и немножко литература, да и то, когда Оса появилась. Дружба? Но я не помог другу… Ненависть? Но Ланщикова я больше презирал, чем ненавидел. Любовь? Меня так история дядьки и Афифы напугала, что я бегал от всего серьезного как черт от ладана…
Я очень боюсь теперь выпускного вечера, как бы Чернышева по мне не догадалась, что я знаю правду… Я другими глазами на нее буду смотреть, а у нее, наверное, обостренная интуиция. Вот с кем бы Митьке подружиться! Он бы понял тогда, что не так уж несчастен, что все может быть куда страшнее. А он мечтал быть кому-то нужным. Он понимал, что я могу без него обойтись, что Антошке он безразличен, а Дорку он бы поддержал. Может, я схожу с ума, планирую прошлое, как девчонка?! Но все три истории выбили меня из седла. Сначала Оса, потом Митька, а теперь Чернышева.
Последнее время почему-то я стал наблюдать за родителями. Мне хочется понять, как они отнеслись к Митькиной беде. Но со мной они об этом не разговаривают. Мать была у него дома, рассказала, что ему наняли адвоката. Кажется, она дала деньги его матери, жалеет ее, а о нем — ни слова. И отец молчит, но сочувствует ему, только раз сказал, что он поступил как мужчина. А мои дела их мало волнуют, они не сомневаются что я экзамены сдам и в институт поступлю, хотя они никаких репетиторов, как некоторым, не нанимали Я сказал об этом, ведь и у Зоткина, и у Мамедова, и Костровой — по два-три репетитора.
