— Почему Некрасов сделал главными героинями своей поэмы «Русские женщины» Волконскую и Трубецкую?
Мы замолчали, а Сашка Пушкин сказал лениво:
— Они были самые богатые, знатные, больше других потеряли, поехав за мужьями в Сибирь…
Ей же ответил, что не любит современную поэзию потому, что пишут ее чаще для заработка, торгуя душой.
— В одной книге я прочла, что в поэзии нет молодых и старых, богатых и бедных, мужчин и женщин, есть только таланты и бездарности. Можно спорить, воевать, я не признаю только нахальство и демагогию, невежество и категоричность. Еще есть вопросы?
У Осы горели щеки, блестели глаза, она даже помолодела, а Сашка Пушкин сжался, а Ланщиков восторженно сказал:
— Хороша оплеуха!
Но Оса на подхалимаж отреагировала неожиданно:
— Вам такая не поможет, Ланщиков, хоть вы по-своему очень способный человек. И это самое трагическое…
Мы ее не поняли, а Сашка Пушкин с тех пор сидел на ее уроках молча, никогда больше не читал посторонние журналы, хотя раньше на всех гуманитарных уроках зарывался в них как крот.
И она же о нем как-то сказала:
— Пушкин — барометр общественной фальши в вашем классе, по его реакции я строю урок…
Сашка никогда к ней не подходил, но всегда на перемене оставался за своей партой, делая вид, что смотрит в тетрадь. Им обоим было интересно друг с другом, и Ланщиков жестоко ему завидовал. Он себя считал самым способным по литературе из мужской половины класса, и ему не верилось, что Пушкин его затмил в глазах Осы. Хотя он писал сочинения на десять страниц, а Сашка — на десять строк.
Я стал болтлив, как девчонка. В писанину втягиваешься, как в алкоголь. А может, дело в том, что надо выболтаться, и не с кем. Митьку теперь вижу редко, Антошка — в глухой оппозиции, а родителей я не ахти как интересую, лишь бы был здоров.
Вчера Оса отвела нас после уроков в вестибюль, ее урок был последним, мы с ней стояли, пока все одевались, я показывал ей книжку «Декабристы рассказывают», мне ее дядя Гоша прислал. И вдруг мы услышали голос Сашки Пушкина. Странный голос, точно ему на шею накинули петлю.
— Как вы смеете!
Мы бросились к вешалке. И я остолбенел. Он орал, оказывается, на Наталью Георгиевну.
— Я давно за тобой наблюдаю, не притворяйся, — не поможет. Я тебя за руку схватила, когда ты по карманам шарил.
Сашка белел с такой быстротой, точно его покрывали сметаной, он только открывал и закрывал рот без слов.
Наши толпились вокруг, совершенно ошалелые. Даже Варька молчала, переводя глаза с завуча на Пушкина и обратно.
— Обыщите меня! — наконец выдавил Сашка.
— Конечно, обыщем. А ну разожми кулак!
Он протянул вперед руку. Она не дрожала. И когда он открыл кулак, я увидел, что в глазах Натальи Георгиевны заметалось беспокойство.
— Спрятал? Ничего, найдем! Проверьте его карманы!
Никто не шевельнулся.
— Я кому говорю! Антошка вскрикнула:
— Вы ошиблись, честное слово, он не мог…
— Почему? Что он святой? Ну если вы такие непринципиальные, мямли, я сама…
Саша Пушкин стоял неподвижно, пока она, привстав на цыпочки, шарила в его карманах. Ничего не найдя, она вскрикнула с раздражением:
— Что же ты тут делал? Я тебя видела между чужих пальто…
— Он очень рассеянный… — пояснила Зойка Примак, — он никогда свое пальто не узнает, по метке его находит, как в детском саду. Вот, видите, ему мама вышила на подкладке буквами — «Разиня».
— Ладно, расходитесь, на нет и суда нет. — Завуч смутилась и хотела выйти из круга девятиклассников, но Саша Пушкин вдруг стал перед ней.
— И все? — Лицо его выражало невероятное удивление.
Наталья Георгиевна в недоумении на него посмотрела.
— Вы оскорбили меня, назвали вором, обыскивали и не считаете нужным извиниться?
Варька дергала его за рукав, Ланщиков присвистнул. А Сашка стоял с таким растерянным видом, точно его внезапно разбудили.
— Это еще что за глупость?
Она махнула рукой, собираясь отойти, и тогда он сказал:
— Я не буду ходить в школу, пока вы не извинитесь!
И пошел к двери.
Наталья Георгиевна так растерялась, что сказала Осе:
— Как вам это нравится? Наглость…
— Но ведь он прав. — Голос Осы был абсолютно спокоен.
Наталья Георгиевна прицельно на нее посмотрела, потом на нас. Я подумал, что она похожа на панночку из «Вия», когда та верхом на Хоме Бруте ездила, и нечаянно усмехнулся. Она это заметила и сразу переключилась на меня.
