Когда Оса разбирала Некрасова, зашел разговор об его оде Муравьеву-вешателю. Начался разговор о компромиссах, и Ланщиков спросил:
— А зачем вы нам об этом рассказали? Чтобы погубить идеал?
— Идеалу правда противопоказана? — спросил Стрепетов, чуть заикаясь. — Лучше из него делать икону?
Оса сказала, что история должна быть точной. «Всякая перелицовка фактов даже из благородных побуждений вредна. Обществу нужны мыслящие люди».
Я вспомнил этот разговор сегодня, когда мы устроили большой бенц из-за сменки. Дело в том, что наша завуч Наталья Георгиевна вдруг десятиклассникам разрешила являться в школу без сменной обуви. «Они выпускники, почти взрослые!» Ну нас эта дискриминация возмутила. Утром мы уселись на портфели возле вешалки и стали орать: «А нам все равно, а нам все равно, не боимся мы ни волка, ни козы…»
Сверху мы повесили плакат, исписанный фломастерами:
«Долой сменную обувь!»
«Да живут вечно мужественные девятиклассники!»
«Свергнем гидру империализма — сменку!»
Вокруг бегала Кирюша, умоляла: — Как вам не стыдно! Хуже маленьких, прекратите! А мы сидели в сапогах, мальчишки и девчонки, пели и не обращали на нее внимания.
Первый звонок, второй. Никто не двинулся с места.
Появилась с улицы Оса, и Кирюша объяснила ей, как мы возмутились, узнав, что Наталья Георгиевна разрешила десятиклассникам являться без сменки.
— Представляешь, тут не упросишь сделать газету, а этот плакат Ланщиков и Глинская за десять минут наляпали. Из-под земли и бумагу добыли и фломастеры…
Потом опять повернулась к нам и дрожащим голосом сказала:
— Последний раз предлагаю — не хулиганьте! Слышите, пожалеете.
Отчаянно махнув рукой, она убежала на свои уроки, а Оса присела на скамейку, не говоря ни слова. Точно так и надо: мы поем, а она о чем-то размышляет…
Митька заорал:
— Давайте здесь заниматься!
— А что! Тепло, светло и не дует. — Ланщиков разлегся, вроде на пляже, подложив под голову портфель.
Опоздавшая Варька налетела на всех, как самум.
— Бессовестные! Вы же Киру Викторовну подводите! Мы вопили осипшими голосами, а Стрепетов попытался спрятаться за меня. Он ее побаивался.
— Пока не уравняют в правах с десятиклассниками, на уроки не пойдем. — Мамедов знал, что мать не даст его в обиду. Таис Московскую уважала даже Наталья Георгиевна.
— Бараны, настоящие бараны! — кипела Варька, никто с места не встал, хотя становилось скучновато. Уроки уже давно шли. Обидно, когда никто не реагирует, не переживает. Все удовольствие пропадает, а Оса нас нарочно не уговаривала.
Но тут на лестнице появилась Наталья Георгиевна. Она умудрялась выглядеть всегда, точно памятник самой себе, хотя была очень маленькой. Может, потому что ступала тяжело, как Каменный гость?
— Безобразие! Хулиганство! Немедленно домой за сменкой…
Голос ее роскошно резонировал в пустом вестибюле, разносясь по всей школе. Именно этого нам не хватало для полноты счастья. Все мгновенно разлеглись в живописных позах. И тогда она напала на Осу.
— А вы что стоите? Кто этих идиотов должен вести в класс?!
— Урок мой, но вы же распорядились не пускать никого в класс без сменной обуви.
Наталья Георгиевна вздохнула.
— И вы им сочувствуете?
— Я не понимаю, почему вы десятиклассникам сделали послабление.
Завуч перебила ее:
— Как вы все-таки далеки от школьных будней, дорогая Марина Владимировна! Ведь десятиклассники — выпускники, взрослые люди, а эти скандалисты сейчас доказали, что они — типичный переходный возраст, стихийные, плохо управляемые, наглые…
С улицы вошла директор Зоя Ивановна и остановилась.
— Вот это да! Нарочно не придумаешь! Ее темное лицо с усиками было, как у мальчишки, да и стриглась она по-мужски.
— Почему десятиклассникам можно без сменки, — заныл Ланщиков… — Мы что, не люди, нас никто не уважает, с нами, как с баранами…
Зоя Ивановна сняла трубку, встряхнула волосами, усмехнулась.
— Люблю самокритику! Только вы не бараны, вы — жалкие ослы…
На нее никто не обиделся, да и раньше никогда не обижались, она как нормальный человек с нами говорила.
— Бараны ведь все делают, не рассуждая, а ослы еще обожают «митинговать», отстаивать свои права.
