— Не сбежал, — покачал головой Карвен. — Просто ушел.
— Просто ушел? — вскипел кузнец. — А твой старик — отец сам машет молотом?! Ведь ты из наших, я же вижу! Неужто тебе отца с матерью не жаль?!
И Карвен не выдержал. Толкнув кузнеца в грудь с такой силой, что тот выпустил его и с размаху сел на пол, он заорал во все горло. Заорал, чувствуя, как подкатывают слезы, чувствуя, что еще немного, и он попросту разревется. Позорно, как маленький, разревется перед незнакомым человеком, пусть и кузнецом…
— Да что ты понимаешь?! Ты же ничего не понимаешь! Умер у меня отец, понятно?! Умер! И мать умерла!
— А ты отцовское наследство бросил и гулять отправился? — потирая грудь, хмуро спросил кузнец. Уже куда более мирно спросил. И не потому, что чужого крику испугался. Просто… хорошие люди, они чувствуют, когда другому несладко. Ну, может, не всегда сразу чувствуют, а все же…
— Отцовское наследство братья делят, — немного успокоившись, с горечью ответил Карвен.
Ну вот, он хотя бы не опозорит себя, разрыдавшись, как маленький…
Ему стало стыдно, что он наорал на человека старше себя. Может, разбойники правы были? Забыл он наставления отца с матерью. Никого не уважает, почем зря всем хамит. Так и самому недолго разбойником сделаться. Надо поскорей себя в руки брать, пока хуже чего не вышло.
— Быть того не может, чтобы братья брата на улицу выбросили, — недоверчиво покачал головой кузнец, подымаясь на ноги. — Да еще — кузнецы. Это где ж такие сволочи — то водятся?
— Если бы они кузнецами оставались, твоя бы правда была, — вздохнул Карвен. Так ему обидно стало, что хоть плачь. Да что ж это такое на самом — то деле? Да разве так делается, как братья поступили?! Вон и человек не верит… Не абы кто — кузнец, настоящий мастер. Не верит. Потому что не делают так люди. Не делают! Так и вообще быть не должно!
«Где ж такие сволочи — то водятся?» — через него братья теперь еще и деревню опозорили.
Или ему молчать нужно было? Но разве такое утаишь? Это даже ведь не шило в мешке, это горячие уголья в кармане. Все равно люди узнают. Все узнают. И что братья сделали. И кем стали.
— Что значит — оставались? А кем же они стали? — промолвил кузнец, глядя на парня с куда большим доверием и даже некоторым сочувствием. Видать, и впрямь крепко ему досталось, раз на того, к кому работы искать пришел, руку подымает. По всему видать — не дурак. А умные люди так не делают. — Так кем же стали твои непутевые братья?
— Торгашами, — ответил Карвен. — Это они только думают, что купцами, а на деле — торгашами. И начали с того, что решили продать отцову кузню. Деньги им понадобились. Он еще живой был, а они уже… в соседней комнате… что кому достанется, делили…
— И тебя обделили? — спросил кузнец. Нарочно спросил. Он уже знал, что ему сейчас ответят. И даже готов был к новой вспышке обиды, быть может, даже ярости и гнева. Но ведь нельзя в себе такое носить. Да еще в столь юном возрасте. Пусть уж выкричится парень. Выкричится, а если повезет, то и выплачется. Небось полегчает маленько. Он ведь гордый… Чужим людям жаловаться не станет, а своих у него не осталось. Один он на белом свете. Как есть один. — Неужто никакой доли тебе братья не выделили?
Однако юноша быстро пришел в себя, подавил и гнев, и обиду. И ответил, подобравшись, словно канатный плясун перед опасным прыжком, словно боец перед решительным ударом. Спокойно ответил, с достоинством:
— Я с отцом был. Без меня делили. У меня совета не спрашивали. И так знали, что отвечу.
— Понятно, — вздохнул кузнец, совсем по — другому глядя на своего собеседника. — Ты — младший?
— Да, — ответил Карвен. — Седьмой сын. Дочерей у матери не было.
— Все равно можно попробовать… ну, как законники говорят, опротестовать. Как — то бороться. Я не силен в этих делах, но можно посоветоваться с нашим священником, съездить в город и…
— Вот братья в город и поехали, — перебил его Карвен. — Как только стало ясно, что отец не встанет, сразу же и поехали… и вернулись с бумагой…
— С бумагой, значит… — сказал, будто ругательство выплюнул, кузнец. — Понятно. С бумагой — это да… Что ж, я тебе верю. Ты получишь работу.
