Д'Артаньян, наоборот, испытывал пьянящую радость своей причастности к победе, вполне уместную и для более искушенного жизнью человека, — всегда приятно оказаться в стане победителей, особенно если ты не примкнул к ним после, а с самого начала был одним из них и приложил кое-какие усилия, сражаясь на стороне выигравшего дела…
— Подойдите ближе, дорогой друг, — сказал ему Ришелье, тонко улыбаясь. — Вам знаком этот человек, господин герцог?
Молодой герцог поднял на д'Артаньяна замутненные страхом глаза, определенно не в силах производить мало-мальски связные умозаключения:
— Это Арамис, мушкетер короля… — внезапно лицо его высочества исказилось, и он, тыча пальцем в д'Артаньяна, закричал, почти завизжал: — Это он! Это он по поручению герцогини де Шеврез ездил в Нидерланды и вел там переговоры…
— С кем? — спросил Ришелье.
— С Анри де Шале, маркизом де Талейран Перигор, гардеробмейстером ее величества… Это он, он привез письма!
— Ну разумеется, — мягко сказал Ришелье. — я знаю. Однако, ваше высочество, вы, сдается мне, несколько заблуждаетесь касательно имени и положения этого дворянина. Его зовут шевалье д'Артаньян, и он один из моих друзей. Настоящих, верных друзей… (д'Артаньян возликовал после этих слов, сохраняя непроницаемое лицо). А посему вам должно быть понятно, что я о многом осведомлен гораздо лучше, чем вам всем казалось в гордыне своей… Вы, часом, не помните, с каким предложением пришли к господину д'Артаньяну, полагая его Арамисом?
— Я?! — ненатурально удивился сын Франции.
— Ну разумеется, вы. Вместе с принцем де Конде. Дело происходило в старинном дворце под названием Лувр, в покоях герцогини де Шеврез, при обстоятельствах, о которых мне, как духовному лицу, не положено подробно распространяться… Вы сделали мнимому Арамису некое предложение, касавшееся судьбы вашего брата…
— Это была шутка! — отчаянно вскричал герцог. — Обыкновенная шутка!
— Хорошенькие же у вас шутки, позвольте заметить… — сказал Ришелье, стоя над герцогом, как ожившая фигура Правосудия. — свергнуть короля, заточить его в монастырь и побыстрее убить… совершить то, что, безусловно, именуется отцеубийством… [10] Каин, где брат твой, Авель?
— Что вы такое говорите, ваше высокопреосвященство? — охнул герцог, взирая снизу вверх на кардинала с трусливой покорностью. — Это была штука, шутка… Мы просто развлекались над глупым дворянчиком…
Ришелье слушал его с застывшим, холодным, презрительным лицом. Глядя на него, д'Артаньян впервые осознал в полной мере, кто же подлинный король Франции.
Столь же мягко, вкрадчиво Ришелье ответил:
— А что, если ваш старший брат, его христианнейшее величество Людовик отнесся к вашей шутке предельно серьезно? При всей его мягкотелости и нерешительности он, как всякий на его месте, при угрозе для жизни способен прийти в нешуточную ярость… Разумеется, и речи не может идти о суде — сыновья Франции неподсудны всем судам королевства вместе взятым и каждому по отдельности… Однако ваше преступление, покушение на отцеубийство, не может остаться без последствий. Любая огласка в столь деликатном деле послужила бы к ущербу для Франции и повредила бы нам в глазах всей остальной европы… Вы понимаете?
— Нет! — завопил герцог. — Он не мог приказать, чтобы меня тут зарезали, как свинью! Ни за что не мог!
— Вы уверены? — с неподражаемой улыбкой осведомился Ришелье. — Настолько ли хорошо вы знаете своего брата? Ситуация такова, что любому ангельскому терпению может прийти предел…
— Он не посмел бы…
— Отчего же? Он — король, наш властелин, наш отец… Все мы в его власти. И почему вы непременно решили, что речь идет о смерти? Есть ведь монастыри, Бастилия, наконец…
— Бастилия? — горько покривился герцог. — Вы не знаете Людовика… Он способен подписать смертный приговор всем и каждому… Боже! Монсеньёр, ради всего святого! Не хотите же вы сказать… Как мне спасти себя?
В какой-то миг казалось, что он вот-вот сползет со стула и рухнет перед кардиналом на колени — столько отчаяния и страха было во всей его фигуре. Д'Артаньян осмелился покоситься в сторону — лицо Рошфора застыло в презрительной гримасе.
