Прошло минут семь-восемь, наверное, прежде чем молотобоец тряхнул головой, утвердившись в какой-то своей мысли, и объявил:
– Ладно, чёрт с тобой, Егор, веди своего парня. Беру я его на постой.
– Вот это верно, – сказал я, вставая. – Если не мы, то кто мы? Да, Серёга?
Потом всё пошло живо и без проволочек. Я сходил на улицу, привёл в силу обстоятельств и позднего времени пребывающего в заторможенном состоянии Шабетая и представил его молотобойцу. А молотобойца соответственно – Шабетаю. Чтоб приступа сердечного чего доброго у последнего не случилось, о том, кем является на самом деле хозяин, я, конечно же, деликатно умолчал. Просто сказал: это мой давнишний приятель, прошу любить и жаловать.
Покончив с официальными церемониями, я напомнил караиму, что нужно каким-то образом вывести заведующую детским садом из морока. Ибо не фиг всякий магический мусор в чужих душах и мозгах оставлять. Возражать Шабетай не стал, предложению снять заклятие посредством телефонного звонка обрадовался и сходу проговорил на диктофон моего сотового нужные слова. А потом шепнул мне на ушко, что оставил пакет с деньгами под водительским сиденьем. Я в ответ шепнул, что деньги беру, но только на ответственное хранение. Сразу после этого стали прощаться. Архипыч, правда, зазывал остаться до утра, но я отказался. Настаивать молотобоец не стал и пошёл провожать меня до ворот. По дороге выразил озабоченность здоровьем Шабетая:
– Что-то, Егор, хилый он у тебя какой-то. Дохает постоянно. Похоже, основательно простыл.
– Немудрено, – сказал я. – Посиди-ка три дня в холоде да сырости. Любой сломался бы. Хочешь, свой бальзам фирменный оставлю, есть с собой немного. Намажешь чудика, подлечишь.
– Уж как-нибудь своими средствами обойдусь. Народными. А не помогут, тогда сам знаешь какими.
– Ну как хочешь, моё дело предложить.
Дальше до самых ворот мы шли молча, а там я не выдержал и всё-таки поинтересовался, почему он так пышно нынче прикинут. Архипыч попытался отшутиться, но я настоял, и он всё же ответил. Однако ответ его потонул в надсадном рёве идущего на посадку самолёта, и я ничего не услышал. Переспрашивать не стал (знать не судьба), махнул прощально рукой, потом приложил её ладошкой к уху – созвонимся, и поспешил к машине.
Едва отъехал, подумал, что с каждым разом становится всё труднее и труднее подбивать Архипыча на героические авантюры. С каждым разом он всё строже, всё инертнее, всё неповоротливее. Как само добро. Добро оно ведь что-то вроде огромной каменной глыбы: трудно, порой невозможно переместить эту глыбу целиком в границы нашей реальности. Зло же напротив – оно, словно вода, само легко просачивается через всевозможные трещины, дырочки и щели. Не успеешь глазом моргнуть, а оно уже здесь. Это, конечно, не означает, что у добра нет никаких шансов, вовсе нет. Есть у него шансы. Пусть глыба, пусть каменная, но ведь её можно расколоть, можно протащить в реальность кусками. Или даже, если хорошенько постараться, – в песок искрошить. Вот ровно этим-то мы, ответственные воины света, и должны день и ночь заниматься. Должны, даже обязаны, не жалея времени и сил, дробить, дробить и дробить субстанцию добра. А для этого сами обязаны быть гибкими и уж точно не считать добро чем-то таким, чего ни в коем случае руками трогать нельзя. Архипыч же, протокольная душа, похоже, это перестал понимать. Формалистом стал. Буквоедом. Обидно однако.
Вот так вот рассуждая о всяком таком, катил я, катил и катил по ночному шоссе, по этому вечному источнику необъяснимой тоски и тревоги, и где-то на четырнадцатом километре вдруг заметил, что мысли стали путаться, петлять и завязываться в замысловатые морские узлы, а вскоре меня и вовсе потянуло в сон. Да так сильно потянуло, что я, дабы не улететь со всего маху в кювет, сбавил скорость, прижал тачку к обочине и вышел размяться.
А вокруг – красотища. Справа от трассы, что словно жизнь земная выползает из темноты и вновь уползает в темноту, тянется глухая стена леса. Слева распласталось кочковатое поле, заросшее у кювета молодыми деревцами. У самого горизонта, на краю повеянного ветром простора виднеется несколько тусклых огоньков. Похоже, деревенька там небольшая. Чуть ближе к трассе, однако дальше по курсу – причудливо изогнутая лиственница на вершине живописного холма. Не лиственница -иероглиф. Будто мастер на бледном холсте, не отрывая кисти, ра-а-аз. Словом, во истину красотища. Мрачноватая, суровая, но красотища.
