– Правы вы, сударыня, на все сто правы, действительно красиво. Всегда красиво. И что интересно, никогда не повторятся. Калейдоскоп. Горсть разноцветных стекляшек в трубке, крутящейся медленно в неразличимых руках.
Сказал, а сам думаю: и глаза у неё огромные, и блеск их печален. С чего я это взял, ума не приложу. Не видел же глаз. И главное вдогон ещё вот что подумал: хорошо, что вот так вот, спиной ко мне стоит. Очень это хорошо. Ибо не обманет меня печальный блеск её огромных глаз.
В тот момент я не понимал, что думаю отравленным своим умишком как-то не так, как-то коряво и неправильно. Сейчас понимаю, и не удивляюсь ничуть, поскольку знаю прекрасно, что всякая галлюцинация – это в определённом смысле духовное путешествие, а духовное путешествие состоит не в том, чтобы придти в новый пункт назначения с целью получить то, чего не имел раньше, или стать тем, кем раньше не был. Оно заключается в алогичном рассеивании незнания о самом себе. Не больше, но и не меньше. Впрочем, пройти полный цикл духовного пробуждения таинственная незнакомка мне не позволила.
– Ухожу я, – произнесла она тихо, еле слышно.
– Не смею задерживать, – сказал я учтиво, хотя, признаться, немного расстроился. Не хотелось одному оставаться в этом безвоздушном холоде.
– Ты меня не понял, дракон, – поторопилась уточнить она. – Я от тебя ухожу.
– От меня? В каком смысле от меня. Мы что, разве… Мы с Вами, сударыня, прошу прощения, как-то… Каким-то образом… Не понимаю.
Действительно ничего не понимал.
– Так ты что же это, не узнал меня, что ли, дракон? – удивилась она. – Вот так здорово. Я же удача твоя. Ты что, дракон!
– Удача? – Я остолбенел. – Так ты удача моя?
– Уже не твоя. Извини.
Потом добавила почти шёпотом что-то насчёт того, что совсем этого не хотела, не желала немало этого, что так получилось, и сделала такое движение плечами и корпусом, будто собралась повернуться ко мне. Однако так и не повернулась. Передумала. И именно это вот неоконченное движение меня почему-то больше всего и задело. Именно оно больше всего и обидело. Не слова её, нет, а это вот самое движение.
– Ну и ладно, – сказал я запальчиво, переходя от обиды, а больше – от неуверенности в себе на "ты". – Ну и шагай себе. Подумаешь. Уже и сам давно хотел уйти от тебя. Просто, как-то всё сказать не решался. А теперь… А теперь вот говорю. И вообще, не думай, что ты там какая-то особенная. Думаешь, мало баб, которые будут на меня молиться? Да ты ещё сто раз пожалеешь. И вообще, запомни, это я тебя бросаю. А то возомнила тут, понимаешь.
И тут она расхохоталась. В голос расхохоталась. Ничем себя не сдерживая, расхохоталась. А когда нахохоталась вдоволь, сказала:
– Ах ты, мой миленький. Ах ты, мальчик мой, бедненький.
И повернулась.
Но лица её я так и не увидел. Просто-напросто не успел, поскольку очнулся. Там же очнулся, в тёмном, затхлом, дурацком подвале. И вернувшись в привычное состояние ума, обнаружил с прискорбием, что лежу бревном на холодном бетонном полу и задыхаюсь. Задыхаюсь отнюдь не из-за пагубного воздействия ярь-серебрянки, а из-за того, что какой-то урод, навалившись всей массой, душит меня крепкими руками.
Не ушла, обрадовано подумал я, нашарив в кармане и насадив на руку кастет. Нет, не ушла. Вот только жаль, что лица её так и не увидел. Хотя, быть может, и хорошо, что не увидел. Так оно, пожалуй, вернее будет. Ибо, что ни случись в дальнейшем, не обманет и не смутит меня печальный блеск её огромных глаз.
Подумал таким вот образом, пока ещё путано, неправильно и слабоумно, изловчился да и ударил со всей дури наугад.
