– Ой, что-то вы, Егор Владимирович, не то говорите, – тихо, но очень твёрдо сказала девушка после небольшого раздумья. – Они ведь плачут. Разве может плакать тот, кто не ведает зла?
Вопрос был задан, и это был такой вопрос, на который обязательно нужно отвечать.
– Звериная обида и физическая боль, – поведал я, – ещё не есть осознание зла. Дети, Вероника, они не злы и не добры, они стерильны. А если ребёнок начинает соотносить своё поведение с некими этическими нормами, то можно точно сказать: он больше не ребёнок, он уже маленький взрослый. Он уже изгнан из рая.
– Зря вы так, – возразила Вероника. – Дети они добрые, они часто за других переживают.
– Разумеется, переживают, – легко согласился я, но тут же сделал оговорку: – Только сознание в этом процессе не участвует. Это всего лишь инстинктивное подражание взрослым. Это имитация. Маугли подражал волкам, ваши дети – вам. И не убивают они друг друга украденными из отцовских столов вольтметрами лишь потому, что пока ещё срабатывает отфильтрованный эволюцией ген взаимного альтруизма. Без этого гена популяция просто не выжила бы.
В ответ на мою разоблачительную тираду, девушка качнула медленно головой из стороны в сторону и повторила с завидным упрямством:
– Нет, Егор Владимирович, что-то вы такое не то говорите.
– А вы, милая моя Вероника, подумайте как-нибудь об этом на досуге, – ничуть не смутившись, посоветовал я ей по-дружески. Но через секунду опомнился, назвал себя мысленно старым дурнем и начал отговаривать: – Впрочем, знаете что, вы лучше об этом не думайте. Никогда. Там, честно говоря, такая бездна, что просто жуть. Пропадёте чего доброго без опытного проводника.
Девушка посмотрела на меня так, как будто только что меня увидела, потом провела взглядом по старинным гравюрам, висящим на стенах кабинета, глянула на книжные шкафы, забитые переплетёнными в тиснёную кожу томами, вновь посмотрела на меня и задумчиво протянула:
– Да, Лера говорила мне, что вы философ.
Отреагировав на столь обидную диффамацию нервным ха-ха, я поспешил заявить:
– Уж не ведаю по какой причине она наговаривает на меня, но на самом деле я, Вероника, вовсе не философ. Философ – это учёный чудак, который настолько лишён понимания заурядных вещей, что заново изобретает их в своей голове. А я не таков. Я не мыслю с нуля, чтоб придти к очевидному. Нет-нет, никакой я на самом деле не философ, скорее уж – натуралист.
Пока я так вот красиво распинался-выделывался, бедная девушка смотрела на меня словно кролик на удава. И не знаю, о чём она в это время думала, но когда я замолчал, вдруг спросила ни к селу ни к городу:
– А кто, Егор Владимирович, входит во вторую категорию?
– Вы это о чём? – не сразу сообразил я.
Она напомнила:
– Вы сказали, что дети входят в первую категорий людей, которые не разбирают, где добро, а где зло. А кто входит во вторую?
Маги, ставшие великими, ответил я ей мысленно. Эти ребята уже настолько взрослые, что всякие там нравственные, а уж тем более моральные категории им до одного места. Вот почему так часто и кажутся стороннему наблюдателю чудаками, впавшими в детство. Крайности же, они, как известно, смыкаются.
Вслух ничего такого говорить, разумеется, не стал, хлопнул по столешнице ладонью:
– Что-то мы отвлеклись от главного. – После чего решительно заявил: – Значит так, Вероника. Дело меня ваше заинтересовало, и я, пожалуй, им займусь.
– Спасибо, – произнесла девушка с искренней благодарностью, после чего, скукожившись от невероятного смущения, спросила: – Егор Владимирович, а сколько я вам за это буду должна?
– Нисколько, – ответил я с той степенью категоричности, которая казалась бы, в зародыше должна убивать всяческие прекословия.
Однако на Веронику это почему-то не подействовало.
– Нет, я так не могу, – произнесла она с достоинством английской королевы – У меня вот тут есть колечко бабушкино, оно мне до…
– Прекратите, пожалуйста, – оборвал я её на полуслове. – Честно говоря, меня не волнует, можете вы там что-то, милая моя Вероника, или не можешь. Дело ведь не в вас, дело в детях, а они, как утверждают, чужими не бывают. – Выдал ей такое и, не давая возможности вставить ни единого словечка, стал переводить дело в практическое русло: – Когда мне лучше к вам на работу подъехать? Я хотел бы осмотреться на месте. Ну и с воспитанниками вашими было бы неплохо переговорить.
