Смотря на чистый холст, слегка пожелтевший и выцветший из-за небрежного хранения в подвале, я думал, что же мне нарисовать. Оказалось, что холста осталось всего три штуки, так что следовало быть экономным. К тому же после того как я отдал осчастливленной графине её портрет, изрядно подретушированный мною в угоду красоты, а не реализма, я больше не брал кисти в руки. Но это были мои проблемы, от занятий с оружием меня никто не освобождал и я верный своему слову, каждый день по четыре часа занимался с наставником. Не знаю, почему я не бросил это занятие сейчас, когда отцу стало все равно на меня, видимо только из-за мамы, ей всегда нравилось смотреть на меня, гремящего во дворе мечом.
Вспомнив о ней, я сразу понял, кого хочу нарисовать. Причем такой, какой я её помнил в своем детстве, когда она была еще молода и привлекала внимание мужчин своей красотой, заставляя отца нервничать и ревновать.
— «Решено, — я кивнул головой, одобряя собственный выбор, — торопиться не буду, мне нужно растянуть это полотно на как можно большее время, будет хоть чем заниматься теперь».
Занимая себя вечерами, я незаметно втянулся и прежние ощущения стали возвращаться. Чтобы прочувствовать их в большей мере я даже посетил собор, который когда-то принес мне столько славы. Странно, но когда я был внутри, я не верил, что всю эту красоту нарисовал я. Все было слишком нереально и божественно, других слов я не мог подобрать.
Так я и понял, что все нарисованное мной до этого на холсте полная чушь, поэтому я закрасил его и начал заново. Закрыв глаза я вспоминал улыбку мамы, разворот ей плеч, обязательный поцелуй на ночь. Сразу после этого как-то самой собой я стал слышать и её смех, видеть её, касаться её рук. Горячая волна изнутри нахлынула на меня, заставив открыть глаза и подойти к раме полотна. Возле него я снова прикрыл глаза и приступил к работе, почему-то не было ни тени сомнения, что у меня что-то не получится или я промажу и выйду за его границы.
Кажется, я пришел в себя только утром следующего дня, когда глаза сами собой открылись и я увидел на холсте точно такое же изображение, как и тот образ, что представлял у себя в голове.
— Получилось!
Я подходил и отходил, смотрел с разных углов зрения, но так и не смог придраться к собственной работе, мама выглядела так живо и естественно, что казалось я вот-вот услышу её голос.
— Вот ты где стервец…
Дверь моей комнаты тяжело бухнула, сбитый тяжёлым ударом запор жалобно повис на гвоздях.
— Опять своей мазней занял…., - пьяный голос отца внезапно прервался, когда он увидел мое творение. Он замер и долго смотрел на него невидящим взглядом, затем подошел ближе и дотронулся до него рукой, словно проверяя, действительно это всего лишь рисунок. Когда он повернулся ко мне, я с удивлением увидел, как по его щекам катятся слезы, плачущим отца я не видел никогда прежде.
— Подаришь мне его? — попросил он меня тихим голосом, смахивая одним движением руки все слезы со своего лица.
— Конечно отец.
Буквально через два дня я пожалел о своем решении, отец стал пить сильнее, хоть теперь и не показываясь из своей комнаты, чтобы погонять прислугу и меня. Он просто запирался у себя и разговаривал с портретом, опрокидывая в себя стакан за стаканом.
Похоже, он ушел в какой-то свой мир, навеянный ему вином и выходить из него он не собирался.
Спустя полгода
— Эй, Дарв! — я поднимался к себе, когда услышал голос отца. Неделю назад он уехал в город и обитал там неизвестно где. Я поспешил на его голос, проверить все ли с ним в порядке.
Представшее поразило меня до глубины души. Трезвый отец, одетый в самый свой лучший свой костюм был в приподнятом настроении. Стоявший перед ним слуга в трясущихся от волнения руках держал кошель полный денег.
— Отец? Что происходит? — спросил я, не понимая, что произошло.
— У нас начнется теперь другая жизнь! — он отправил взмахом руки слугу и повернулся ко мне, — зря я все эти годы запрещал тебе рисовать! Представь, только теперь я понял это! Я снимаю с тебя обещание заниматься оружием, можешь рисовать сколько тебе угодно.
