Леде нравилось, как проходят лето и осень. Эшленды — ее Эшленды, как она все чаще называла их про себя, — отнюдь не скучали в Лондоне. На самые высокие приемы их приглашали не часто, но и теми, на которых они бывали, нельзя было не восхищаться.
Его королевское высочество принц Уэльский несколько раз обратил внимание на леди Тесс, чем она была весьма удивлена, так как понятия не имела об известной склонности принца, о чем не раз писали газеты, иметь дело с красивыми замужними женщинами. Говорили также о том, что принц хорошо отзывался о леди Каи и спрашивал у лорда Эшленда, интересуется ли тот скачками. А поскольку лорд Эшленд скачками не интересовался и не умел притворяться, как это обычно делали придворные, то он попросту ответил: «Нет».
В начале декабря в дополнение к старым гостям — лорду и леди Уитберри, семейству Голдборо с тремя дочерьми и, разумеется, лорду Хею — ждали новых; поэтому речь постоянно заходила о лорде Скарсдейле и его сыне, достопочтенном Джордже Керзоне. Все они должны были вскоре приехать на поезде.
Тем временем события развивались своим чередом, и главным среди них стало то, что уважаемый лорд Хей все больше нравился леди Каи. Сейчас они, несомненно, пили бы чай в гостиной, болтая об охоте на лис, если бы уважаемый лорд и другой лорд — Роберт не отправились с утра пораньше в соседнее поместье пострелять фазанов.
Леди Каи стала большой поклонницей охоты и была готова часами скакать на лошади вслед за гончими, преследующими лису. Еще в сентябре, когда лорда Хея впервые пригласили в Уэст-парк, он видел, как леди Каи выезжает на охоту со сворой гончих. Заявив, что она носится сломя голову, лорд Хей регулярно стал обучать девушку полевому этикету. Она принимала его советы с благодарностью и готовностью. Потом лорд принял второе приглашение в Уэст-парк, где и провел неделю.
Хея не ждали раньше второй половины дня, поэтому Леда объявила, что настала пора разливать вишневый бренди.
Леди Каи с достоинством священника, готовящегося к мессе, положила марлю в воронку, и густая красно-золотистая жидкость потекла в бутылку, сверкая в проникавших в окно лучах солнца.
— Вы только взгляните сюда! — Леди Каи восторженно вздохнула. — Это же великолепно.
— Просто чудо! — Леда согласно кивнула, и в этот момент леди Каи, оглянувшись, завизжала:
— Маньо!
Мистер Джерард снял шляпу — как раз вовремя, чтобы подхватить рухнувшую в его объятия Каи. Отступив назад, он легко поднял ее и с радостной улыбкой понес к двери; при этом холодное солнце, проникавшее в дом, заиграло в его волосах.
Глядя на него, Леда ощутила, как у нее закружилась голова.
Тигр, о, тигр, светло горящий,
В глубине полночной чащи…[3]
Кажется, это что-то из Блейка; и как же замечательно он описал тигра всего в двух строчках!
— Ох, Маньо! — Леди Каи, покачивая головой из стороны в сторону, прижалась к его груди. — Как я по тебе скучала!
Леда подобрала юбки.
— Добро пожаловать домой. — Она улыбнулась.
Когда Джерард улыбнулся ей в ответ, Леду накрыла такая теплая волна радости, что она едва не заплакала; комната и все, что было в ней, закружилось точно в хороводе.
— Мы делаем шерри-бренди по рецепту мисс Миртл, — гордо сообщила леди Кэтрин. — Ты тоже должен попробовать вишенку…
Подойдя к столу, Кэтрин подцепила ложечкой вишню, и Сэмюел с удовольствием вдохнул приятный аромат.
Однако едва он проглотил вишню, как леди Кэтрин бросила ложку на стол.
— Уже больше трех часов! — воскликнула она. — Это значит, что я должна идти.
Леди Кэтрин так и не объяснила, что у нее за дело: схватив шаль, она закуталась в нее и побежала к двери.
По правде сказать, Леда не особенно жалела о том, что леди Каи ушла. Она была так рада, что Джерард вернулся, что не смогла сдержать улыбку.
Чтобы скрыть свои не в меру разыгравшиеся чувства, Леда взяла ложку и осторожно слизнула с нее ягодку, а потом, откинув назад голову, посмотрела на Джерарда из-под ресниц. Ее язык приятно грела обжигающая сладость, и она снова призывно улыбнулась Сэмюелу.
Выражение озабоченности исчезло с его лица; Леде даже показалось, что он только сейчас заметил ее.
