Поскольку НЦНИ не поддержал его, он построил собственную лабораторию и начал экспериментировать на себе. Он засыпал в сканере, который сам для себя построил, записывал свою мозговую активность и анализировал ее, когда просыпался.
Вначале все работало так, как он хотел. Он был очень доволен, даже сказал мне, что его исследования продвигаются лучше, чем он мог предположить. Тогда этого было недостаточно. Он всегда думает, что может выиграть время, он спешит вперед, даже если приходится подвергать себя опасности. Он хотел найти способ продлить быстрые фазы сна, чтобы лучше наблюдать за ними. За периодами его сна, я имею в виду.
– Да, я поняла.
– Простите… С того момента, как он начал играть со сном, все пошло наперекосяк. Он переходил от полной эйфории к глубокой депрессии в течение нескольких часов, устраивая истерики по пустякам. Я больше не узнавала его. Я пыталась отговорить его от продолжения исследований, но он такой упрямый… Он сказал, что выпивка помогает ему в экспериментах. Я попыталась спрятать бутылки с виски, но он очень разозлился.
Он начал видеть во мне врага. Он не пускал меня в лабораторию, не рассказывал о своих исследованиях и почти не разговаривал с соседом, у которого не хватило духу выгнать его. Я, конечно, волновалась, но я действительно не знала, что делать. Я думала, что, если поддержу его… Иногда вечером, когда я приносила ему еду, я слышала, как он плачет за дверью. Я воспользовалась одной из его вспышек ясности, чтобы убедить его отправиться в больницу. Он действительно нездоров. Вы должны помочь ему…
– Вот, возьмите.
– Спасибо.
Анни высморкалась, а затем продолжила:
– Я думаю… Я думаю, что он тоже не до конца понимает, что с ним происходит, несмотря на то что он может говорить. Вот почему он согласился пойти со мной сегодня.
– Не волнуйтесь, мадам Ричетти, ваш муж в надежных руках. Отправляйтесь спать и возвращайтесь утром. Мы сможем подробнее рассказать вам о том, что происходит».
Щелчок означал конец записи. Бенджи вынул кассету из магнитофона. На пальце у него было кольцо, которое ему подарила проводник Кати. Он позвонил в треснутый колокольчик.
Брисеида проглотила комок в горле. Что за отец, который скорее будет плакать из-за своих исследований, чем откроет дверь своей беременной жене?
– Кто эта женщина, которая задавала вопросы? – спросила она, наконец.
– Я не знаю, – ответил Бенджи через мгновение. – Эта запись – последнее, что я смог найти о твоем отце. За исключением, конечно, записей о посещаемости, о том, что он ел в течение трех лет в больнице, пока Анни не вернула его домой, об анализах крови и других медицинских исследованиях. Запись была в личном деле твоей матери, возможно, поэтому она не осталась в стороне, как и остальная информация о Люсьене Ричетти.
– А как же мы с братом?
– Ничего особенного. Ваше здоровье и другие записи. Я не нашел ничего о Жюле, кроме его возраста. Ему одиннадцать, не так ли?
– Да.
– Вероятно, все было конфисковано Цитаделью, как и бумаги твоего отца. Вот почему я не смог найти файл Нила Кубы-младшего у проводников на днях.
– Конфисковано Элитой или хранителем типа доктора Мулена?
– Разницы нет.
Брисеида ожидала, что Бенджи завалит ее вопросами, но он довольствовался изучением пустоты, которую образовала ее невидимая фигура, с ощутимой тщательностью.
– Ты всегда смотришь направо слишком пристально. Это немного дезориентирует, – заметила Брисеида, нарушая неловкое молчание.
– Сложно говорить, не видя тебя.
– Просто посмотри на того минотавра в углу рамы, – решила Брисеида, бесполезно указав на картину позади себя. – Я буду стоять прямо перед ним. Так я действительно почувствую, что ты говоришь со мной.
Она встала перед картиной и тут же пожалела о своем шаге. Гораздо проще было молчать и не встречаться с ним взглядом.
– Привет, Брисеида, – сказал Бенджи, – ты сегодня хорошо выглядишь. Возможно, слегка лохматая.
– Я не была уверена, что могу доверять тебе, – сказала она. – Вот почему я ничего не рассказала раньше. Прости.
– Да нет, я понимаю, у стен здесь есть уши. Лучше всего свести сказанное к минимуму.
